Есть на Волге утес
Шрифт:
Перекрестился боярин, взял на удачу свиток, развернул. Так и есть — ответ воеводы из Кузьмодемьянска. Еще в конце весны запросил оружейный приказ у всех воевод о состоянии крепостей, оружия, потому как слухи о бунтовщиках, ворах и разбойниках с весны пошли густо.
«Град наш, — пишет воевода Хрипунов, — видом жалок и худ. Мосты починили, башни стоят без кровли, ров засыпался, а кое-где и совсем не копан. Ратных людей почти нет, стрельцов и воротников — ни одного человека, пушкарей токмо шесть, да и те голодные. Пороха нет, хлебных запасов нет. Посадские люди от правежей почти все разбежались с женами и детьми. Волости кругом выжжены, опустошены, в тюрьме сидит сорок разбойников, а чем их кормить?»
Пакет за сургучной печатью. По почерку боярин узнал — пишет его старый друг, воевода из Нижнего Новгорода.
«...Доведешь ли ты, Богдан Матвеич, до государя али нет, но дела на Волге плохи. Крепость наша укреплена дурно и надежным убежищем жителям города на случай разбойного промысла служить не может. Народ округ города разорен, а налогов множество. То запросные деньги давай на случай опасности, то хлебные поборы на содержание служеных людей. А брать негде, посош-но службу нести некому. Деревни пусты, народишко бежит в леса. Я, исполняя строгие царские наказы, собираю посадских и волостных людей, бью их на правеже с утра до вечера, ночью голодных и избитых держу в застенке, а утром сызнова вывожу на правеж и многих забиваю до смерти. Люди округ мрут от голода и холода, бегут в леса, а там еще горше им. Попадают беглыя люди в разбойные ватаги, множат воровское племя, и оттого худо нашему государству может быть. На той неделе староста одного села сказал мне на правеже: «При басурманских набегах нам и то легче было жить, разорений было меньше». Монастырские владения, что стоят на нашей земле, делу государеву не помогают, ибо у всех в разное время данные льготные грамоты есть...»
Третье письмо еще больше расстроило боярина. Оно было из Галичского уезда, от управляющего его вотчины.
«...Велел ты мне, холопу твоему, государь мой, писать всю истинную правду, вот я и пишу. Ныне в вотчине твоей, во селе Никольском, приключилась беда. Изо многих иных вотчин, то из князя Михайлы Черкасского, то из боярина Василия Одоевского, Григория Со-
бакина тож, черные людишки бегут в леса, сбиваются в ватаги и воруют повсеместно. У нас, слава богу, никто пока не ушел, однако на этой неделе наскочили воры и разбойники, меня и челядь всю повязали да закрепили в клети и двор наш пограбили: увезли десять свиней,
полсотни баранов, пять лошадей самолутчих. У меня в доме отняли хлеб, куры и сыры, сорок кусков холста...»
Просунул нос в дверь подьячий. Проворковал:
— Думный дворянин, воевода из Танбова.
— Янка! — обрадованно воскликнул боярин. — Зови! — И сам пошел навстречу. В палату, широко распахнув дверь, ворвался Яков Хитрово — племянник Богдана. Одной рукой облапил дядю (другая на черной повязке), поцеловал трижды.
— Каким ветром, Янка? И с рукою што?
— А-а, — Яков нахмурился, — за вором одним гонялся, стрелу в плечо словил. До свадьбы заживет.
— Ну, садись — рассказывай. Как там, в Танбове?
— Танбов жив-здоров. Разбойников развелось, как собак. Шайки не токмо в каждом лесу, айв малой роше. Одну не успеешь вытурить, ан на ее месте целых две. Тут один вор объявился, Баловнем зовут, до сих пор поймать не могу. Стрела в плече — его.
— В Москву позван зачем?
— Царь-государь позволил. Руку полечить, оклематься.
Богдан был искренне рад приезду молодого племян* ника:
— В свою вотчину поедешь, али как?
— Поглядим.
— У меня оставайся. Скушно мне одному, а? Женим тебя.
— Мне и так хорошо.
— Сам сказал — до свадьбы заживет. Стало быть, думал.
— Не по обычаю, Богдан Матвеич. Ты сам в холостых ходишь, мне через тебя перескакивать не гоже. Я тайну думку вынашиваю — на твоей свадьбе погу* лять, а потом уж...
— Я свое отгулял...
— Не скажи. Думается, всех дворовых девок перещупал. Я так — бью и сороку, и ворону.
— Ой, охальник ты, Янка. Не дай бог, государь узнает.
— Как он ныне? Неужто не видит — измалодушествовался народишко. То и гляди огтять смутное время придет.
— Где ему о народе думать? Боится он подданных своих более, чем иноземцев.
— С чего бы это?
— Ты, Янка, молод, а я все помню. Мы с государем почитай ровесники. Не успела смутная пора уйти, а Русь снова встряхнули многотысячные шайки Захария Збруц* кого. Потом раскатился медный бунт, за ним соляной. Потом появился в Пусторжеве разбойник Ясько. Три года князь Пожарский за ним гонялся. Потом атаман Баловень...
— Уж не мой ли?
— Твой только прозвище взял. А этот всколыхнул всю Ярославию, Пошехонье, Бежицу, Кашино. Ныне вот Разин. С детства всякий раз в теремах дрожал от страха тишайший.
— Нонь дела-то, видать, совсем худы? — тихо спросил Яков. Богдан подошел к двери, закрыл ее плотно, ответил:
— Далее некуда. Дон казачий возмутился, во всех местах черный люд в леса течет, то и гляди вселенский пожар вспыхнет, а у нас города не укреплены, крепости обветшали...
— Об этом мне ведомо.
— Государь более спит да молится, а бояришки дел делать не хотят. Приказов основали множество, а кто за что ответствует—неведомо. Те же градские воеводские дела взять. Сначала поручили земскому приказу.
– Тот перетолкнул в приказ разрядный. Ныне подбор воевод в города взвалили на меня. Дескать, твой .риказ оружейный — ратные дела тебе решать. Ныне вот кузьмо-демьянский воевода одряхлел, а кем заменить, не придумали?
— Только что встретил я Ивашку Побединского. Толкается по Москве без дела, язык распустил, что лисий хвост. Нашу породу порицает, тебя. Дескать, роду мы захудалого, а всю власть захапали. Дескать, жадны, скупы и алчны — хватаем, где и что попало, готовы каждого раздеть до нитки. Про тебя хулы более всего нес— морит-де голодом челядь и дворню, сам сидит на капустных щах, кому богатство копит, неведомо. Сунь его в эту дыру. Если ухлопают беглые — беда невелика.
— Пошлю.
— Никон в Москву не возвернулся? Тот же Ивашка болтал, что ты его с царем поссорил.
— Глубже бери. Коса на камень нашла. Никон супротив бояр пошел. Много сказать о том можнв, но надо ли? Поживешь — узнаешь. Устал я, пойдем ко мне.
Иван Побединский говорил правду. Первым недругом Никона был Богдан. Как закатилась звезда боярина Морозова, Хитрово встал около царя рядом. Нэ ненадолго.
На патриаршем престоле появился Никон. Умный и образованный, честолюбивый и волевой, он оттеснил боярина Хитрово и стал «собинным приятелем» царя. К тому времени началась война с Польшей, царь все больше находился около войск, препоручив Никону управление страной. Патриарх взял в свои руки не тель-ко духовную власть, но и государственную, советами бояр пренебрегал, называл себя Государем всея Руси. Бояре пытались расшатать патриарший престол, но ничего сделать с Никоном не могли. Царь любил патриарха, доверялся ему во всем.