Есть на Волге утес
Шрифт:
— Меняй. А сюда вернешься?
— Непременно. Боярин поможет мне делу нашему послужить.
— Буду ждать.
— Савве об этом ни слова.
— -Понимаю.
В тот же день Аленку привели к сторожу Мокею. Старик обрадовался:
— Заживем теперя! Ты, паря, пока днем на воротах постоишь, я —ночью. Привыкнешь — меняться будем. Пойдем, я покажу где стоять, где ходить, что хранить.
Неделю спустя Аленка заступила на охрану. Ночью полагалось все ворота запирать, а сторожу ходить вокруг усадьбы и отгонять от стены подозрительных людишек. Положив бердыш на плечо, она пошла вдоль стены. Сделала один круг, постояла около главных ворот, затем двинулась снова. В дальнем конце, у сада, где через стену навешивались густые кроны лип, Аленка увидела троих парней. Сразу было видно — не здешние. Они сидели на траве около забора и ели. На вытянутых ногах лежали холщовые платки, на них разложены хлеб и сало. Ели парни степенно, бережно собирая в щепоть хлебные крошки. Аленка поняла — крестьяне. И может, даже из мордвы: на них коричневые, домашнего сукна, кафтаны, войлочные шляпы. И лапти. Она знала: русские носят лапти с круглыми носами, а у этих — прямые.
— Эй, парень! Подойди сюда. Ты не из этой усадьбы будешь?
— Из этой. А что?
— Помоги нам хозяина увидеть.
— Зачем вам хозяин?
— Вторую неделю по Москве ходим — правду ищем. И не найдем.
— Садись, — предложил второй. —Если не брезгуешь — пожуй с нами.
— Мне сидеть нельзя. Я сторож — усадьбу храню.
— Сторож! Так это больно ладно! Помоги нам боя* рина увидеть —.шкурку горностая дадим.
— И не одну — пять шкурок дадим!
— Я бы вам и без шкурок помог, да не могу.—Я тут недавно, боярина видел только раз, и то издалека.
— Тогда ночевать тут нам позволь?
— Откуда вы?
— Из-под Кузьмодемьяиска. Черемисы мы.
— А я из мордвы, — обрадованно сказала Аленка.
— Соседи. Меня Миронком зовут. А тебя?
—• Алексашка. Рожден в Темникове.
— Уй-юй! Я в Темникове бывал, когда царю служил.
— Как с ночевкой-то?
—1 Ночуйте. Только от стены подальше.
Проходя мимо них второй раз, Аленка увидела, что парни, улегшись под ивой в логу, не спали, переговаривались по-своему.'
— Тут со мной поп Савва есть, — сказала Аленка,— Он к боярину вхож. Приходите утром, может, он сведет вас.
Но утром черемисские парети не пришли.
Часть вторая
РУСЬ ВЗЪЕРОШЕННАЯ
«...Города были так дурно укреплены и содер-жимы, что не могли служить надежным убежищем... Между тем правительство принуждено было усиленными мерами собирать особые тяжелые налоги с разоренного народа. То были запросные деньги, наложенные временно, по случаю опасности, кроме гого разные хлебные поборы для содержания служащих людей; наконец, народ должен был нести и посошную службу в войске. Жители разбегались, умирали от голода и холода в лесах или попадали в руки разбойникам. Бедствия, которые терпел русский народ в этом году от правительственных лиц, были ему не легче вражеских разорений... Воеводы и приказные люди делали невыносимые насилия посадским и крестьянам. Царская грамота запрещала воеводам брать посулы и поминки, но позволяла вымогать для себя безденежное продовольствие, гонять людей на свои работы».
Н. Костомаров. Русская история.
Том 2.
НА ВОЛГЕ 1
Вздымая пыль, тройка влетела в раскрытые ворота города. Из-под копыт шарахались куры, за повозкой с неистовым лаем мчалась свора собак.
Ямщик Ивашка Шуст вскочил на облучок, раскрутил над головой вожжи и заорал на всю Вознесенскую улицу:
— Эй, водохлебы! Достукались! Ждите на троицу нового воеводу! Он вам хвосты-то прижмет! Эгей!
Через час весь град Кузьмодемьянск загудел словно улей. Едет новый воевода! Почему новый? Пошто едет? А старый чем плох? Жди теперь перемен — новая метла чише метет.
Первыми зачесали в загривках стрельцы. При .теперешнем воеводе, Никите свет-Петровиче Хрипунове, ой как легко служится. Воевода стар, характером мягок, спит на ходу. В городе всего тридцать стрельцов, да и тем делать нечего. Крепостные ворота день и ночь рас-хлябенены настежь, какая около них служба? В остроге тоже охранять некого: сидят там тягловые должники, мелкое ворье, их, особливо зимой, в шею из тюрьмы не выгонишь. Башни и стены охранять стрельцы, конечно, ходят, но только службы ради. Какой дурак полезет через стены, если ворота раскрыты. Да и кому лезть-то? Правда^ ходят слухи, что на низах появился какой-то Стеньки Разин, но где он? За тридевять земель. Да и что вору во вшивом Кузьмодемьянске искать? А может, Шуст врет? Сорви голова, бражник, бабник и лошадник. Ьму народ обмануть — раз плюнуть. Прибился к посаду неведомо откуда, городских мещан не любит, пересмеш-ничает, дерзит. Гордится, что воевода доверяет ему свою особу возить на тройке.
Тяглых мужиков, посадских людей, бобылей, захребетников, подсадников — их, конечно, как и всюду, накрепко объярмили, но здесь от воеводы есть некое послабление. Во-первых, Хрипунов живет в городе один. Жена, дети в Москве. Живи он здесь — сколько дворня надо бы держать, а сколько корму им подавай. Ведь воеводам царь жалование не платит. Ездит Хрипунов в Москву раза по два в год, живет там месяца по полтора. Заместо его остается дьяк Спирька, а он в это время из кабака не вылезает. И дышать народу вроде легче. Если воевода в городе, то все одно деятелен мало. Либо ест, либо спит, либо болеет. Порядок держать не хочет, а скорее всего, не может. А новый воевода зажмет всех в кулак — сок потечет.
Дьяк и подьячие иного разуменья держатся. При Хрипунове захирели совсем. Жалование нищее, да и то платят не вовремя. Со стороны никакой мзды нет. Вот если новый воевода будет строг — пополнится и острог. Бумаг хлопотных будет больше, а за каждую — плати. Наверняка затеется починка крепостных стен и башен. Начнут казну городскую трясти. Тут уж не зевай — полу зипуна подставляй, натрясется чего-нибудь.
Среди всех подьячих самый пронырливый — Тишка Семенов. Он про себя так постановил: в струну вытянусь, а при новом воеводе в дьяки вырвусь. Пьяницу Спирьку из воеводской избы вытурю.
Так судили-рядили кузьмодемьянцы трое суток, а на четвертые настал троицын день. С утра весь город высыпал на Волгу. По доскам пристанного сруба воевода велел раскинуть ковер. По краю выстроил стрельцов, у которых кафтаны поновее, сам в окружении дьяков встал посередине. По всему берегу, вплоть до откоса, словно овцы рассыпались посадские люди: мужики, жон-ки, девки. Ребятишек, мелочь голопузую воевода прогнал на откос — пусть смотрят сверху. Около храма отец Виссарион собрал дьячих, купецких и стрелецких жен и подростков, дал им хоругви и иконы для крестного хода. Звонарь Анфимко влез на колокольню: ему велено, как только появятся струги с новым воеводой, шпарить во все колокола.
Дьяк Спирька, хоть и нализался с утра, однако и тут уязвил Тишку. Засунул его на колокольню, чтобы от встречи с воеводой отлучить. Не ведал Спирька, не гадал, что сделал своему недругу великую услугу.
Прошел час, а может, и два великого томления. Тишка сначала глядел на Волгу, потом это надоело. Взял в руки кочедык, принялся доплетать лапоть, начатый Анфимкой. Звонарь полез на подоконник, к малым колоколам. Через некоторое время сказал:
— Глянь-ко, Тимофей, вроде ладья?
Тишка отбросил лапоть, лег грудью на подоконник: по реке, и верно, шла верткая лодчонка с одним гребцом. На носу лодки стоял высокий человек. Не доходя версты две до пристани, лодка свернула к берегу. И тут подьячего осенила догадка. Как можно равнодушнее сказал: