Есть на Волге утес
Шрифт:
— Воровские помыслы бросил? Разин твой где?
— Не до него мне. Быть бы живу.
— Смотри. Теперь я у Богдан Матвеича в вере. Попрошу за тебя. Но ежли с злым умыслом пришел...
— Слышал я, у боярина в дальних галичских землях деревнешки есть. Пусть туда пошлет. Служить стану верно.
— Ее не тронь, — Савва кивнул на Аленку. — Тут поговори и все. Инако скажу боярину, кем ты был.
— Обещаю. Мне бы только от сих мест подале. Старые грехр отмолить.
— Рад, что одумался. Пойдем.
Богдан Матвеевич после разговора с Саввой позвал Илейку, сказал:
—
— Умею, боярин.
— И смелостью тебя бог не обидел?
— Казаки — они все отчаянные.
— Ну, так вот. Сколоти там полусотенку мужичков, научи их пищальному делу и всех воров, что развелись в тех местах, приструни. Пищали и зелье я пришлю вскорости.
— Приструним, Богдан Матвеич Только как мне гуда доехать?
— Конем. Я же сказал.
— От Войска Донского я ныне оторвался, и никакой бумаги при мне нет. А на дорогах всюду заставы.
— Бумагу выпишу. Ты там еще и за Янкой приглядишь. Плут, каких мало. Если что — мне весточку дай. Й поезжай с богом.
Получивши одежду, коня и саблю, Илейка зашел попрощаться с Аленкой. Саввы не было — он служил за утреню. _
— Тогда при попе я не’ хотел тебе говорить По пути сюда я заходил в твои родные места. Мать жива и здорова. Заболотские люди ее берегут, от тебя вестей добрых ждут. Деревня бедствует, Челищевы по-прежнему прячут беглых, но гнетут их нещадно, кровь сосут, аки 'вампиры. Ты о нашем договоре не забыла?
— Уж если ты смирился, мне-то и подавно...
— Наврал я все попу. Мне в северные места сходить надобно, а листа нет. Раньше от казачьего войска я бумагу имел, а теперь... Вот мне боярин твой и понадобился. Долго я там не задержусь. Жди тут и к Никону пробейся непременно. Узнай — примет ли он менл.
— Узнаю.
— Попику не поддавайся. Он святостью прикрывается только. Смирению, поди, учит? Смотри, как бы он тебя в подстилку боярскую не приспособил. Сладкую жпсть, поди, обещает?
— Молчит пока. Но ты не беспокойся. Помыслами я с тобой.
— Ну оставайся с богом.
С этого дня еще более озаботилась Аленка. Стало стыдно за покой, в котором прожила она полтора года. Там, в Заболотье, люди выходили, вылечили-ее мать, они ждут помощи, а она... Вспомнились слова Никона: «Приходи на Иордан». Может, он узнал ее, может, почувствовал родную кровь. Теперь она начала верить в грех матери — старше стала, опытнее. Решила спросить Савву про Иордан, где он?
— Зачем тебе Иордан? — удивился поп.
— Надо.
— Это зело далеко, Алексаша. В полуденной стране. Родина нашего господа Исуса Христа. Бывал я там. Речка вроде нашей Снови, что под Черниговом.
— Есть еще один Иордан — сказал грек Максим Иойль, новый приятель Саввы. — У Никона, в Нове-Иерусалиме. Реку Истру он так нарек.
— Ты, Лёль, парня не путай. Мало ли что сей сатана наречет.
После этого разговора стала Аленка ходить по храмам, узнавать про Никона.
Прошла осень, наступила зима, пришли крещенские
морозы. Ныне они были люты. Зяблые больницы не успевали отогревать закоченевших. Особенно страдали бездомные. Божедомные служки каждое утро приносили на Гноище по сотне и больше замерзших до смерти.
Аленка знала: к весне трупы оттают, и жители их похоронят по обряду. Так заведено — семьи, у коих родственники погибли на чужбине, хоронят бездомных, как бы отдавая последнее почтение своим.
По праздникам Богдан Матвеевич в свою церковь не заходил. В праздники он весь день находился около царя; обедню, заутреню и вечерню стоял либо в Успенском соборе, либо в дворцовой церкви. В будние дни боярин молился у Саввы. В церковь, правда, забегал ненадолго, но ни одной заутрени не пропускал. Однажды, когда боярин отстоял свое время, Савва полез было на колокольню, чтобы звонить к заутрене для дворни, но Богдан остановил его:
— Погоди. Челядь в вечерню отмолится. А ты иди к себе н жди меня. Дело есть немалое.
Савва спешно прибежал в избу, растолкал Аленку, которая, пришед с охраны, только заснула.
— Прибери в избе, полы поскобли — вскорости боя- . рин придет.
Аленка быстро схватила косарь, выскоблила половицы до светлой желтизны, забелила известью "печь, смела паутину. Часа через полтора пришел боярин, снял шубу, распустил кушак, ферязь распахнул, уселся за стол на лавку с камчатным верхом.
— Медовухой не побрезгуешь, Богдан Матвеич? — угодливо спросил Савва.
— Неси — погреемся. На дворе — хоть волков морозь.
Выпили по ковшику медовой браги. Савва было налил еще, но боярин отодвинул ковш, сказал:
— И мой, и твой недруг, ты знаешь о ком я глаголю, утснул в грехе вовсе и начал смердеть. Пора чирей сей с тела церкви убирать. Казак твой не слышит?
— В чулане спит. За ночь окоченел, не дай бог.
— Лет пятнадцать тому Никон купил, а вернее,— отнял, у боярина Боборыкина село Скудельничье на реке Метре.
— Слышал. Ныне монастырь там.
— Слышал да не все. Сперва он окружил место на берегу, поставил стену с башнями, потом срубил дере-
вянную церковь. На освящение ее позвал государя. И, возведя его на гору, воскликнул: «Сколь красива сия
земля — истинный Иерусалим!» Государь сам в Иерусалиме не был, хитрых замыслов Никона не понял н согласился. С тех пор и пошло. Погнал Нишн протодьякона Арсения Суханова в Палестину и велел списать лик иерусалимского храма Воскресения Христа наиточ-нейше. По этому списку возвел на месте деревянной церкви каменный храм, рядом построил дворец, келью для монахов и стал там бывать более, чем в Москве. Лишний храм державе нашей не помеха, но сей еретик на этом не унялся. Теперь река стала уже не Истра, а Иордан, гора наречена Елеон, место — Новый Иерусалим, все как в Палестине. Видно, порешил сравнять себя с богом.