Есть на Волге утес
Шрифт:
— Портки не отдам. Я нарядной, лепной видеть тебя хочу. Агафья! Что я тебе велел? Одеть ее во все лучшее. Разве она лаптей достойна?!
— Так я же принесла, а она...
— Ее не вини, — твердо произнесла Аленка. — Дорогие наряды не по мне.
Девка все более и более нравилась боярину. Статью,
смелостью, красотой. Не зря Савва к Никоиу посылал ее, недаром выгораживал. Видно, тайна великая есть. Мысль эта укрепилась у Хитрово прочно, однако рядом струилась другая: «К сердцу бы прижать такую, согреться бы. Давно душа остыла, без тепла живу».
— Мне уйти, государь мой Богдан Матвеич? — Голос Агафьи отрезвил боярина, он встал, подошел к Аленке. Ключнице сказал:
— Под дверью побудь. Уведешь потом в опочивальню. С утра по дому проведешь, расскажешь што к чему. А ты садись, Алена, — боярин указал на лавку у стола. Сам, мягко ступая по половицам, начал медленно ходить из угла в угол. — Про Савву что не спрашиваешь?
— Он в клети. Я знаю.
— За дело пострадал?
— Я виновата. Упросила взять с собой.
— А к Никону зачем посылал тебя?
— Не посылал он. Меня монахи увели. Я их сама упросила. Мне с Никоном говорить надо было.
— О чем?
— Сказано — тайна это не твоя, не государева, а моя. Савва о ней и то не ведает.
— Ты, я полагаю, знаешь— Никон враг государя нашего и сноситься с ним зело опасно. А ты сама говоришь — речи были тайные. И ты мне либо все чистосердечно поведаешь, либо я тебя передам в тайный приказ на пытку.
— Позволь, боярин, в светлицу сходить. Покажу тебе кое-что.
— Сходи.
Через минуту Аленка возвратилась и положила перед Богданом на стол наручники.
— Что это?
— Железы. В них отца моего бояре Челищевы заковали и батогами убили. И мать моя клятву с меня взяла найти на тех убийц управу. Они, Челищевы, зашали в болото полтыщи беглых бессписочных людей, прячут их там, гноят и гнетут нещадно. И просили меня земляки вымолить им спасенье.
— А почему у Никона?
— Не у бояр же? Чем ты лучше Челищевых.
— Никон, думаешь, добрее?
— Он Мордовии. И люди те за болотом — мордва.
Богдан замолчал. Он глядел на Аленку и думал: «Девка сия не такая, как все. Какая-то сила чувствуется в ней. И смелость, и правдивость. Другая гтро кандалы бы скрыла, она выложила их, не убоялась боярину сказать правду. Такую отпускать от себя нельзя».
— Я тебе верю, Алена. Но одно хочу сказать — о твоей беседе с Никоном государю известно. И как бы я ни защищал тебя — в тайный приказ тебя уволокут. Ты умна — понимаешь это. И если тайна не государева, а твоя — скажи. Тогда я смогу перед царем защитить тебя.
— И скажу. Теперь уже можно.
— Говори, говори.
— Мой отец болел сильно. Мать пошла молиться за его здравие в Спасский монастырь. • И встретила там монаха. Не знаю я, чем он околдовал ее, но... свершили они грех. И я на свет родилась. Когда отец умер, мать призналась мне, что монах тот — Никон. Вот и вся тайна моя, боярин.
— Ты Никону сказала о сем? — спросил пораженный Богдан.
— Сказала. Инако зачем бы мне стремиться к нему?
— А он?
— Не признался. Под крестным знаменем клялся, что в том монастыре не бывал ни разу.
– - Еще о чем говорено было?
— Я и ему отцовы железы показывала.
— А он чего?
— Сказал, что Заболотью помочь нельзя. Бояр ругал шибко.
— А царя?
— Царя хвалил. Сказал: я о его благе забочусь, погубят его бояре.
— Про меня спрашивал?
— А что я скажу? Я тебя два раза издалека видывала. Про Савву спрашивал. Зачем-де он ненавидит его? Ты бы отпустил?
— Кого?
— Савву. Ему ли двоедушествовать? Он тебе предан.
— Погляжу. А ты иди пока. Ключнице помогай. Кликни ко мне Корнила.
.Приказчику боярин сказал коротко:
— Передай конюхам: если про вчерашнюю девку
слово кому скажут — языки вырву. Ее на конюшне не было.
Дни потекли по-зимнему медленно, спокойно. Вину, вроде бы, с Аленки сняли, попа из клети выпустили. Спина стала заживать, про порку никто в усадьбе и не заикался. Аленка помогала Агафье, старалась. Савва к ней в светелку не заходил, не то осердился за проступок в Нове-Церусалиме, не то выжидал, что из пребывания ее у боярина произойдет.
На зимнего Николу приехал с Ветлуги человек за огненным зельем, за пищалями. Янка Бочков писал боярину — казак Илейка сколотил полсотни отчаянных мужиков, нагнал на лесных воров страху — набеги прекратились. Человек получил у боярина два десятка пищалей, свинца и пороха, пять пистолей, сабли и бердыши. Перед отъездом зашел в амбар, где Аленка меряла зерно, подмигнул ей и зажал в угол. Аленка схватила было совок, чтобы огреть наглеца по роже, но он зашептал:
— Не дерись, дура. От Илейки, слово сказать надобно.
Аленка закрыла двери на засов, увела мужика за сусеки.
— Велено тебе передать — до лета живи тут. О том, что ты у Никона была и претерпела за это, я узнал. Что тебе сказал он?
Аленка настороженно прошептала:
— Тебя боярин послал? Выпытать...
— И снова дура. О том, что Илейка к Никону тебя слал, никому окромя его и меня не ведомо. Говори.
— Рассказала я старцу про Илейку, но он осторожен был. Однако велел мне и всем, кто от бояр лихо терпит, надеятся на него, на Илейку. Сказал, что в ссылку пойдет. Более ничего не сказал.