Есть на Волге утес
Шрифт:
.будь. Любая жомка за благолепные одежды мать родну отдаст. Уж я это знаю.
— Куда ее теперь?
— Сказано — оставь при себе. Человек ты вдовый. Такие вельми чудные телеса не сечь надобно, а обнимать.
— Не греховодничай, Яшка. И оставь меня одного. Хлестнула она меня взглядом больнее, чем лозой.
Ключницу Агафью подняли среди ночи, велели идти к боярину. Причесав коё-как волосы, Агафья надела чепчик, накинула душегрею и, бранясь тихо, про себя.
пошла в боярские покои. Богдан Матвеевич сидел зэ столоад, щипцами снимал нагар со свечи.
— Што кряхтишь, старая. Сон прервал?
— Какой в мою пору сон? Всю ночь кости ныли.
— Иди к Корнилу — там гостья есть. Баню истопи— заодно и свои кости погреешь. Переодень девку в чистое, приведи ко мне. Да языком много не молоти, мне еще и выспаться надо.
— Гостьюшка-то отколь, Богдан Матвеич?
— Дело не твое. Одной тебе дом мой вести тяжко— помощницей будет.
«Задал ты мне, боярин, загадку, — думала Агафья, выбирая одежду для гостьи. — Уж не сменушку ли мне готовишь? А может, под старость лет греховодничать задумал? Не похоже вроде бы. Дворовых девок вон сколько, моложе был и то вдовство свое в чести держал. Если девку мне под руку даешь — с какой это стати я ее, как княжну, мыть-то стану? Ну да ладно, поглядим».
В избе Корнила, склонив голову на грудь, сидел парень. Вслед за Агафей вошел управляющий.
— Где тут гостьюшка наша? — пропела ласково ключница. Корнил кивнул головой на парня.
— Так это же...
— Веди-веди. Смоешь грязь — девкой станет. — И, склонившись, на ухо зашептал:—Поласковее с ней будь. Кто знает, что у боярина на уме?
Агафья подошла к Аленке, взяла ее за локоть. Безучастно, ни на кого не глядя, Аленка поднялась и пошла вслед за ключницей. В предбаннике так же отрешенно, не торопясь, разделась, стараясь не показывать ключнице спину. Агафья оглядела ее стройное, чуть смугловатое тело, поднесла лампадку к лицу, глянула в крупные, красивые глаза, подумала: «Теперь знаю, что у боярина на уме».
В мойной половине девка вроде бы оттаяла. Когда Агафья начала наливать в шайку воды, она сказала:
— Не надо, я сам... Сама вымоюсь.
— Силой привезли, аль как? Вроде бы не в себе ты, девка.
Та промолчала. Мылась она неумело, выливала воду на голову, а терла мочалкой плечи. Замирала и долго сидела неподвижно. Агафья прикоснулась к ее телу, погладила. Сказала тихо:
— Ты меня не бойся. Ключница я, дом боярский веду. А ты, сказано, помогать мне будешь. Сам Богдан Матвеич сказал. Я всему научу тебя.
— А я у Саввы жила. Где он теперь?
— Говорят, в клеть заперт. А портки-то пошто наде*
ла? ’ *
Девка снова не ответила.
— Не хочешь — не говори. Полезай на полок, я тя веничком похлещу...
От того мига , на конюшенной скамье, до той мину* ты, когда Агафья привела ее в светелку, прошло несколько часов.
Но за это время она будто заново родилась. Ушел в забытье Алексашка, появилась Аленка — прежняя, уверенная в себе девка, такая, какой была на реке Мокше. Страх разоблачения ушел, теперь ей нечего бояться. Аленка разделась, положила свою котомку в сундучок, стоявший рядом с кроватью. Спина после бани болела меньше. Под одеялом задумалась: почему повели в
баню, одели в чистые, с чужого плеча, одежды, привели в богатую светлицу, положили под атласное одеяло?
Вспомнились сластолюбивые темниковские братья Челищевы. Небось и этот такой же — хочет сделать ее наложницей?
Думай — не думай, а настала пора решать — как жить дальше? Вспомнились слова Никона: «Службу у Хитрово брось», — и пришло решение — отсюдова надо бежать. Быть у боярина подстилкой — за этим ли шла в Москву? Но куда бежать? И снова слова Никона: «На казака Илейку надейся».
...Утром пришла ключница, внесла на обеих руках ворох одежды:
— Вот тебе сарафан аксамитовый багрян, вот тебе летник из камки зеленой, вот тебе душегрея бархата черного, низана жемчугом, шита канителью золотой же, с яхонтом. На голову кика с подзором, лента челочная. На ноги сапоги сафьянны.
У Аленки заблестели глаза — таких драгоценных одежд она не видывала никогда. Мелькнула мысль — может, пожить тут. Но вспомнила про наручники отца, притушила на лице улыбку, сказала сухо.
— Унеси. Я девка черная — мне это не к лицу.
— Дура ты» аура! Боярин вдов у нас. Наряды эти покойной Овдокии Ильиничны. Ужель не поняла — боярыней будешь.
— Я еще не боярыня. Убери.
— Вот уж истинно сказано — не мечи бисер перед •свиньями. Одевайся как хошь — велено тебя к боярину вести.
Агафья ввела Аленку за руку. Одежда на девке белая, поношенная, но чистая: рубаха, поверх ее сарафан из пестряди под пояс. Волосы собраны под чепчик, ноги обуты в лапти. Портянки стиранные, лапти новые, со скрипом.
Боярин положил подбородок под кулак, руку локтем опер на стол и стал глядеть на вошедших. Лицо девушки нельзя было назвать очень красивым, но глаза — черные, крупные, с крутыми бровями — притягивали. От этих больших внимательно устремленных на него глаз, боярину стало как-то не по себе. Богдан вспомнил сени и подумал, что телесами девка отменная. Тут сразу же убоялся соблазна, перекрестился: «Прости грехи мои тяжкие, господи».
— Как зовут тебя теперь? — спросил он мягко.
— Аленкой.
— Не боишься меня?
— Ты не медведь, — уголки губ тронулись усмеш-» кой, лицо от улыбки посветлело, стало еще красивее.
— А если снова к конюхам пошлю?
— Придумай что-нибудь поновее. Там я уже была.
— А если в темницу, к палачу?
— Туда ты меня не пошлешь, боярин. Я тебе самому надобна.
— Догадлива ты. Служить мне хочешь?
— У тебя, я чаю, слуг и без меня много.
— Таких, как ты—нет. Верю я — ты судьбой мне послана.
— Не лукавь, боярин. Тебе тайна моя нужна. А у меня никакой тайны нет. Хоть кнутом, хоть пряником испытывай. А про службу спрашивал, то я и так у тебя служу. Отдай мне мои портки — я снова усадьбу сторожить буду. Бежать мне некуда.