Есть на Волге утес
Шрифт:
— Вона как. Тогда слушай. Пока санный путь стоит, будут сюда из Галича приезжать люди часто — боярину хлеб, мясо и все иное прочее из вотчины возить. Прознай, куда патриарха сошлют, и дай нам знать.
— Опасно это.
— Меня зовут Дениской. Если придет человек и скажет: «Я от Дениски»,— говори смело. Еще велел тебе Илейка в доверие к боярину войти. Слышал я — ты ему люба. Будь около боярина близко — делу нашему большую пользу сотворить можешь. А летом жди нас на Москве.
— Ладно.
— Дай поцелую тя1
— Зачем это?
— А ты меня совком по шее до дверей проводи. Чтобы люди подумали — за баловство.
—
— За што ты его причастила?
— Лезут тут всякие, лапают, где не следоват.
Боярин Аленку не звал, но ежевечерне расспрашивал
о ней Агафью.'Та хвалила молодую помощницу. Боя» рин понял — девка задела его сердце. Если раньше свое влечение к ней он относил к стремлению узнать тайну поездки к Никону, то теперь стало ясно, что дело совсем не в том. Люди, засланные к Никону, сообщили, что большой вины на Савве нет. Теперь можно было отослать Аленку к сенным девкам, либо к дворне, но делать этого не хотелось.
В одно утро она сама появилась на барской половине. Вошла смело, поклонилась.
— Здоров будь, Богдан Матвеич. Прости, что не звана пришла.
— Говори.
— .Агафья стара стала. Дом в запустении. В кладовых гниль, в амбарах мыши, в коробах моль, в кадях плесень. Ты сам не ухожен, исподники не стираны, в горницах тараканы. Вели мне ключи отдать.
— Бери, — сказал Богдан не думая. — Ко мне заходи в любое время безбоязненно. Агафью не обижай.
' Чем больше присматривался боярин к Аленке, тем сильнее укрепилось желание приблизить ее к себе. Все его существо тосковало по ласке, по терпкому запаху женского тела. Но мысль подсказывала — жениться на ней ему не дадут. Оставалось одно — любой ценой заставить ее полюбить, стать согласной на все.
В один из дней боярин не утерпел, велел прийти новой ключнице к нему вечером.
Аленка, видно, давно ждала этого зова. Про себя решила: «Будет насильничать — не дамся».
Боярин стоял к ней спиной и застегивал крючки, атласной косоворотой рубахи. Аленка заметила: рубаха на боярине новая, перехвачена витым шелковым поясом
с кистями, штаны из легкого плиса, напущены на сафьяновые сапоги. Волосы причесаны, смазаны.
— 'Чего я тебя позвал? Петли на рубахе не пришиты...
Аленка крикнула. «Я счас», — и бросилась за иглой и нитками. Хитрость боярина она разгадала. Рубашку эту она смотрела сама—петли все были целы. Подошла к боярину близко, взялась за воротник.
— Не боишься, боярин, что память твою пришью? Тосковать будешь?
— Куда уж боле пришивать. Я и так все ночи не сгглю, о тебе думаю. Люба .ты мне.
— Знаю.
— Откуда? — Боярин таких слов не ожидал. — Я молчал, крепился..-.
— Погоди ты, не лапай — уколю.
Пришив петлю, Аленка стала перекусывать нитку. Она приподнялась на носках, приблизила лицо к воротнику, и тут Богдан обхватил ее за спину,сильно прижал к груди и поцеловал в губы.
— Пошто ты так, боярин? Не думала я...
— Сказал же — люба ты мне.
— А меня спросил?
— Пойми, сейчас ты вся в моей власти. Захочу — унесу в постель, и ничего не поделаешь ты. Но я хочу, чтобы ты полюбила меня. Сможешь?
— Отпусти, сядь. И я сяду, — Аленка тяжело дышала.— Давай, поговорим. Ты, я вижу, человек хороший, полюбить тебя можно, а для чего? Чтобы телеса твои утешать? Игрушек таких еще не было, чтоб не бросали их. А я мужа хочу. Пусть он будет холоп, но муж. Иначе я не могу. — Аленка решительно встала.
— Погоди. Зачем тебе венец. Весь дом в твои руки отдам. В шелка разодену, будешь на золоте есть, на серебре пить. Помнишь, про мать рассказывала, про зем-
. ляков твоих. Всем помогу! Силы у меня много, мать сюда привезем. Ну!
— Ишь ты, распалился как. Охолонешь когда — посулы эти словно ветром сдует. Про кандалы ты, боярин, забыл. А я —нет! — сказала Аленка твердо и вышла.
Зимой дни коротки, а ночи бесконечно длинны. По ночам Аленка разбирала собранные за лето травы. Словно чуяла — пригодятся. Вспомнила материну травную науку. Настаивала на водке горьку полынь — настой помогает лечить опухоль и ушибы. Растирала в порошок луговые ноготки, смешивала с свиным салом — мазь эта хороша от чирьев, угрей и всяких язв. Делала отвар таволги для промывки гноящихся ран. Запасала зверобой — траву от 99 болезней. Сушила корни девясила, мать говорила ей, что это могучее лекарство. Терла в порошок мяту, подорожник, мать-мачеху и крапиву. Лечила дворовых девок, конюхов, помогала простуженным ребятишкам, и скоро слухи о знахарке-ключнице вышли за пределы усадьбы. К ней заходили бабы с соседних улиц, и всем помогала Аленка врачевать раны, унимать боль во внутренностях, снимать жйр и ломоту.
Не думала и не гадала, что в будущем доброта обернется для нее большим злом.
По великому санному пути в Москву приехали, наконец, святейшие патриархи: Александрийский и Антиохский. Не приехали патриархи из Константинополя и Иерусалима, но дали свои полномочия. Считалось, что Вселенский Собор собрался. Но Никон на зов царя из Воскресенского монастыря ответил:
— Я сей куцый совет и слушать ле хочу. Макарий Антиохский и Паисий Александрийский сами не имеют древних престолов, скитаются по белу свету, как цыга-ны — нм ли меня судить? Отчего древние патриаршие престолы пастырей своих не выслали? Знаю я отчего— они вашу неправду не хотят покрывать, знают, что вы грех замыслили.
Царь послал в монастырь бояр и стрельцов, чтобы привезли Никона силой. Но тот сам выехал навстречу.
Дом, где поместили Никона, стоял в углу кремля, около Никольских ворот. У дома поставили стражу. Никольские ворота приказано было не отпирать ни в коем разе, мост перед воротами разобрали.
Люди собирались толпами около храмов и церквушек, ждали решения вселенских патриархов. Вины Никона всем были известны: его упрекали за девятилетнее вдовство православной церкви, за раскол веры. Ему же приписывали все бунты и волнения.
В день Спиридона-солнцеворота в маленькой церковке Чудова монастыря собрались патриархи. Они облачены в. митры, омфоры и красные мантии. Царь не пришел, послал вместо себя'Стрешнева и бояр Хитрово, Одоевского, Воротынского и Долгорукого.
Привели Никона. Торопливо прочитали приговор совета, сначала по-гречески, потом по-русски. Никон слушал терпеливо, сжав губы, гнев свой выплеснул в конце:
— Если я достоин осуждения, — гремел он, — то зачем вы, как воры, привели меня в эту церквушку и тешитесь баснями и блядословием?! Где люди русской земли, где царь, где священнослужители Москвы? Разве я здесь принял жезл пастырский? В Соборном храме, перед всенародным множеством я принял этот великий сан — там его и сниму!