Есть на Волге утес
Шрифт:
«Если, не дай бог, это случится, — подумал Степка,— мне, где бы я ни находился, — смерть».
Поблагодарив игумена и монашка за упреждение, Степка тотчас же отомкнул келью и вошел к Никону.
— Бают, ты захворал, отче?—спросил он ласково.
— Все уже минуло, — угрюмо ответил Никон.
— Хворого в сыром подвале держать — не дело. Я повелел приготовить тебе летнюю келью, велел баню истопить, белье и одежку у келаря выпросил.
— С чего ты добрым стал, лихоимец?!
— Испросил я у государя замену. Скоро домой уеду, может, более не увидимся. И хочу я прощения у тебя, владыко, вымолить. Жесток я был с тобой, это верно, но зла не питал никогда. Вспомни, как мы ранее жили? Сколько разговоров милых говорено, сколько за сим столом сижено?! Но потом, когда ты стал обзывать меня всячески, каюсь, не стерпел. Заповедь христову забыл, простить не смог тебе. Сними с меня грех сей, благослови. Может, письмо како тайное надо в Москву свезти?
Проси што хошь — сполню. Только прости, христом бо« том прошу!
— Хитер ты, Степка, ой хитер, — голос Никона смягчился. — Наверно, указ государя получил, вот и лебезишь?
— Смилуйся, владыко, спроси кого хошь — никого из
приезжих на дворе не было. — Признаюсь я, сон вещий ночью виделся. Пришел ко мне архангел Гавриил с мечом своим карающим и громко возгласил: «Ты зачем
святого старца в узах держишь?» — Я упал перед ним ниц, воскликнул: «Не своей волей, государевой!»—
«А жесток с ним по чьей воле?!» — и занес надо мной меч. Тут я очнулся. И до сих пор звучит в моих ушах голос архангела: «Проси прощения у святого челове
ка».— Вот я и пришел.
Степка упал на колени. Никон сразу поверил Степке. Он сам теперь чуть не еженощно беседовал то с богом, то с апостолом Петром.
— Бог простит, Степанушко. А я прощу, когда волю мою исполнишь.
— Повелевай, владыко!
— Когда будешь в Москве, непременно донеси госу
дарю вот о чем; известно стало мне, что Богдашка Хи* трово замыслил супротив царя злое дело. Он спутался с вострономом и волхвуном Максимом Ейлем, который по слухам умеет очаровывать людей, и сказал: «Сделай
так, чтоб Алексей Михайлыч меня более всех жаловал». На что грек ответил: «Колдовское дело мне противно, я-де священник. А у тебя на дворе живет чародейка, ка« кой на Москве нет сильнее. Она государя околдует». Понял?
— Все как есть донесу.
— Скажи царю, если она на него чары положит — ему не токмо грех, но и смерть. Пусть поймет, что я ему радею и берегу его.
Не ведал Никон, что, желая погубить боярина, он гу« бит и человека, которого дважды видел. Знал бы, может, поступил по-иному.
Уходя от Никона, Илейка всю дорогу думал. Придет он к атаману, пройдя тысячи верст, и что же? Снова пошлет его Разин куда-нибудь с грамотой, и будет он все время на посылках. А Илейке настоящего дела хочется, ему бы сотни в бой водить, славу свою иметь. Разве он меньше Стеньки может и знает? Не лучше ли остаться здесь, на севере, поднять весь край и ударить на Москву. Ведь прав мудрый патриарх-заточник—отсель нужно дело начинать. Может, не Разину, а ему, Илейке, суждено стать крестьянским царем. Да и Никон, если увидит, что следует Илейка по замыслу, пойдет с ним на царя и бояр. Нет, самому, к Разину итти не следует. Надо послать туда Дениску — пусть он атаману слова патриаршьи передаст.
С этим намереньем возвратился Илья в ватагу Соф-рона Головина.
Часть третья
ПОБРАТИМЫ
Как за барами житье было привольное: Вволю корушки без хлебушка пожевано. Босиком снегу потоптано,
Спинушку кнутом побивано.
Нагишом за плугом спотыкалися,
До пьяна слезами наливалися.
Во острогах нами посижено,
Что в Сибири перебывано.
Кандалами ноги потерты,
До мозолей душа ссажена.
И теперь за бар мы молимся.
Темный лес-то — наши вотчины...
Мы задумали дело правое,
Дело правое, думу честную:
Мы дворян-господ на веревочки,
Мы дьяков да ярыг на ошейнички.
Мы помещичков на березоньки,
А честных крестьян на волю вольную.
Из старинных песен
ПЕРЕД ГРОЗОЙ
1
Летом ходить по земле Илейка любил. Легко в пути летом, тепло. Не надо напрашиваться на ночлег — каждый кустик ночевать пустит. И голод не страшит. Где ягода, где гриб, где орех, где рыбка в озере. Да и стащить чего-нибудь легче. Кони в ночном пасутся. Пой* мал посмирнее кобылку в табуне, отмахал на ней верст сорок — отпустил. Она, милая, сама к дому дорогу найдет.
По лесам в летнее время, правду сказать, разбойные люди множатся, вроде бы опасно ходить бывает, но это ведь как кому. Гусь гуся с одного гумна сразу узнает. Покажи им Стеньки Разина письмо: и накормят, и обо* греют, и чарку подадут.
Таким манером побывал Илейка в вологодских ле* сах, оттуда пришел на Галич и Чухлому, далее переполз на реку Унжу, в Макарьев монастырь, пожил малость с монахами, кое-что разведал и ушел на Ветлугу. Добрался до большого торгового села Баки, встретился там с кем следует и узнал — обитает в граде Кузьмодемьян-ске хоперский казачишка Ивашка Шуст. В лицо он его не знал, но много о нем слышал. И Стенька поминал о Шусте. Дескать, казак он заводной, рысковый и умный. У Илейки про того Шуста мыслишка затеплилась. Взять его в пару, да и пройти от Кузьмодемьянска до Сольвы* чегодска, собрать все шатущие ватаги под одно крыло, да и вдарить по Москве. Либо поддержать Стеньку, либо, если атаман на царя итти раздумает, двинуть без него. Потому как Илейка знал: Разин в прелестных письмах всюду зовет черных людей итти на бояр, дабы постоять за дом пресвятая богородицы, за всех святых и за великого царя Алексея Михайловича.
В Баках Илейка уворовал лодчонку и начал спускаться по Ветлуге в Кузьмодемьянск.
Лесная, спокойная Ветлуга несла его лодку по течению ровно, качая и убаюкивая. Но как только река вынесла лодчонку в упругую волжскую струю, сразу крутануло Илейку, выбило из рук весла, и потащила быстрина неведомо куда. И надо же тому случиться, наскочила лодка на топлое бревно, перевернулась прямо перед Кузьмодемьянском. Плавать Илейка был не очень горазд, до левого берега далеко, не доплыть. Пришлось барахтаться к правому. А там он, как кур в ощип, по пал в руки стрельцов. И потащили его в приказную избу, к воеводе.