Есть на Волге утес
Шрифт:
— Дальше-то как жить думаешь?
— С грудным дитем, больная, куда я пойду. Умирать будем.
Мирону от чужой беды больнее, чем от своей. Особенно он жалел детей. Женщина, как будто угадав его мысли, простонала:
— Сына жалко. Только на свет появился.
— На коне ездить можешь? — спросил Мирон, подумав что-то.
— Езживала. Мой-то ямщиком был...
— Садись в седло, беги в мою деревню. Тут недалеко. Мумары называется.
— Где это?
— Село Троицкое знаешь? От него пять верст. Там найдешь Левку—брата. Пусть тебя приютит, а сам ко мне едет. Не мешкая.
В воротах, на выезде, стрелец глянул на женщину:
— На погост везешь, сотник?
— Жену разыскал, домой посылаю, — соврал Мирон и проводил всадницу за ворота.—Поводья зря не тяни— конь сам дорогу домой знает.
Возвратившись в крепость, начал искать воеводу. И раскаялся сотник, что не дал дьяку взятки — воевода как в воду канул.
...Но вот радость — за стеной услышал он черемисский говор, по голосам узнал своих односельчан. Быстро пролез в пролом в стене. Черемисы копали ров. Миронко не утерпел, прочитал мужикам грамоту из Москвы.
— Царевым именем нас согнал сюда воевода! — закричали люди. — Мучат нас тут, голодом морят, бьют. А царь совсем другое пишет.
— Знай, Миронко, — твоего брата Гришку чуть батогами не забили до смерти, в тюрьме сейчас больной лежит. Вот какой шайтан Побединский.
— Домой, мужики, пора! У меня овес не скошен, хлеб молотить надо!
— Домо-ой!
На шум стали сбегаться плотники со стен, с мостов, и скоро около Мирона собралась большая толпа. Пришлось прочитать грамоту еще раз — и по-русски, и по-черемисски.
Мирон объяснил, что во всем виноват новый воевода, при Хрипунове совсем другие порядки были, потому как он царского указу держался. В тюрьму сажал только пьяниц, батогами людей били редко. Если на работу мужиков звали, то кормили и деньги платили. А этот сколько людей загубил, сколько домов изломал и сжег, сколько детей осиротил по своей злобе.
— Домо-ой уходим, домой! — орала толпа. Все ринулись на крепостной вал. Но вдруг крики стихли, людская волна откатилась вниз, на дно рва. На валу появился воевода.
Он стоял широко расставив ноги, правую руку держал на эфесе сабли. Левую опустил вниз, указал на Мирона.
— Сотник, поднимись! Мне донесли, што у тебя грамота царская. Где она?
Мирон встал прдтив воеводы смело, вынул из-за пазухи кафтана грамоту. Побединский вырвал ее у Мирона, начал медленно читать. Толпа молча ждала. Было тихо.
Воевода читал долго. Наконец, он сложил лист вчетверо, поднял над головой:
— Вас тут обманули, мужики! Сия грамота не от царя, а от боярина Хитрово. Он нам не указ, он голова оружейной палаты, а мы ходим под казанским приказом. Тот боярин Хитрово напоминает нам царский указ об инородцах. Знайте, люди, указ тот был подписан двадцать пять лет тому, а ныне, после него, было много иных указов. Но царско слово — есть царско слово, когда бы оно ни сказано, и я это слово не нарушил. Тут, — воевода ткнул пальцем в бумагу, — сказано: «Инородцев для своей корысти ничем не жесточити». Но кто скажет, что корысти для я взял хоть одну полушку? Идите, глядите: и воеводская казна пуста, и моя осо-бинная не богаче. Вот она! — Воевода вытянул из кармана кошелек, растянул горло и тряхнул. На землю высыпались два рублевика и пяток гривен. — Далее сказано: «Посулов, поминков ни у ково, ни от чево не имать». Ежли я от кого, окромя налогов, податей, чего взял для себя, пусть бросит в меня каменьями—не обижусь. В конце указа государь наш сказал: «Инородцев от воровства унимать, чтобы оне в уезде вашем измены не завели, никакого дурна не чинили». Сие также мною спол-нялось и будет сполняться. Я жестоко наказал всех, кто ушел к ворам, еще жесточе буду карать за измену. А не вы ли только что кричали: «Домой»? Это ли не измена, когда не седни-завтра на город придет воровская рать? Это ли не дурно, когда вот этот человек пришел прельщать вас и возмущать?! И вы собрались супротив меня, супротив царя? Знай, сотник, бумажке сей — грош цена!
Воевода развел руки, бумага треснула, и два рваных листа, кружась, полетели на землю.
У Мирона потемнело в глазах, 'кровь горячей волной хлынула в лицо. Он раскинул руки в сторону, присел и с разбега ударил воеводу головой в подбородок. Воевода охнул, упал на сырую глину. Прежде чем стрельцы набросились на Мирона, он успел поднять с земли разорванную грамоту и сунуть за пазуху. Его скрутили веревками, поставили перед Побединским. У воеводы из правого уголка рта на бороду текла темная струйка крови. Вытирая ее ребром ладони, воевода бросил:
— В батоги! Потом в цепи!
Очнулся Мирон от дождя. Дунул ветер, бросил на лицо стайку холодных капель. Открылись глаза. Над Мироном низкое облачное небо, порывистый ветер. Нестерпимо болит тело. Его куда-то несут. Носилки сооружены из двух шестов и рогожи. На ногах чувствовалась тяжесть, кандалы. Вспомнил — его били батогами, били до полусмерти. Теперь несут в заточенье.
Высокий жилистый мужик, шедший впереди, спросил:
— Куда его? В стару крепь али в нову?
— Старая набита до отказа. Понесем в яму.
Показался частокол из заостренных бревен, ворота.
Два стрельца открыли дубовую калитку. Равнодушно глянули на распухшее лицо узника. Около глиняного холма еще два стрельца и щель. В нее по земляным ступенькам мужики спустили Мирона, стрельцы, натужась, потянули веревку, решетка со скрипом поднялась. В лицо ударило вонью. Мужики, шагая через распростертые на подстилке тела, пронесли Мирона в конец ямы, повернули носилки, вытряхнули тело.
От удара и боли Мирон снова потерял сознание.
Очнулся ночью. Во рту жесткая сухота рвала кожу языка, глотку, десна. Кружилась голова. Хотел крикнуть: «Пить», но изо рта вырвался хрип, в горле заболело, начался удушающий кашель. Кто-то из темноты сунул в руки ковш. Вода была вонючей, теплой, но кашель унялся, во рту полегчало. Миром с трудом поднялся, сел. Протянул ковшик. Его кто-то принял, опустил в ушат. Потом сел рядом, тихо спросил:
— Били?
— Сто батогов, — ответил Мирон сипло. — Думал, не оживу.
— В бегах пойман?
— Нет. За грамоту из Москвы. — При этих словах Мирон испуганно сунул руку под рубаху — грамота была там.
— О чем грамота?
— Память отбили. Не помню.
— Ну-ну. Скрытничай, давай, калена вошь.
— Верно говорю. Голова кружится, прости.
Человек ничего не сказал, укрыл Мирона своим кафтаном, прилег рядом.
Утром человек сунул ему в руку ломоть хлеба:
— Может, помочь чем?
— Гришку Мумарина крикни. Брат мой, тоже батогами бит.