Естественный отбор
Шрифт:
Но вероятность была слишком мала…
Еще в глухом лесу, на просеке, Засечный, держащий руку деда Ворона, следя за еле ощутимыми ударами пульса, услышал прерывистые, булькающие звуки. Губы старика чуть зашевелились:
— Свет… Какой яркий свет!..
— Лопа, останови машину! Выключи фары, — крикнул Засечный. — Дед помирает.
Веки старика дернулись, когда в салоне зажегся свет. Он начал перебирать пальцами на груди, словно хотел расцарапать свою повязку.
— Дедка, — положил ему руку на голову
— Не слышит он уже тебя, — сказал тихо Скиф. — Не довезем.
Словно в ответ на неверие Скифа умирающий старик несколько раз сжал и разжал на груди руки.
— Дед, ты меня слышишь? Дед, мы тебя любим… Не помирай…
И без этого хриплый голос Засечного сорвался на сип, похожий на глухой собачий лай.
— Жил… — явно послышалось из уст умирающего, — не по-людски…
Бульканье в горле переходило в клокотанье:
— Умер… по-чел…веч…ск…
Все замерли, было только слышно, как ровно посапывает во сне девочка на руках у Скифа.
— Жаль, пальнуть нельзя, — проворчал Засечный. — Солдат ведь умер.
— Тебе бы все палить, — недовольно отреагировал Лопа. — Свечку из церкви ему нужно, вот что.
Засечный пощупал пульс у старика, потом приник ухом к его губам и просипел:
— Кончился…
— Не довезли, — сказал будто про себя Скиф.
Слева неожиданно нарисовалась в свете фар деревушка из пяти домов. Лопа резко затормозил и, стремглав вылетев из машины, стал барабанить в двери спящих бревенчатых хат. На стук откликались перепуганные заспанные люди.
— С ума он, что ли, тронулся? — хрипло прошептал Засечный.
Но Лопа вернулся в возбужденном состоянии.
— Слава богу, тут люди русские живут — староверы, через три километра погостик имеется.
Он снова завел машину и так резко рванул с места, словно забыл, что везет покойника.
На небольшом раскольничьем кладбище для столь позднего часа было достаточно людно. Старообрядцы не стали расспрашивать, где старик получил пулю в живот, они молча обмыли и обрядили покойника.
Скиф записал им большими буквами на бумажке из школьной тетрадки в крупную клеточку: «Григорий Прохорович Варакушкин…» и даты жизни, насколько помнил.
Лысенький, как яйцо, попик спросил, не в старой ли вере крестился покойный.
— В старой… в старой, — ответил за Скифа Лопа. — В самой что ни на есть русской. Такой веры уже не сыскать в людях…
— Мы не спрашиваем, что вы за люди и откуда к нам заявились, — продолжил священник, — смерть прибирает равно как разбойника, так и его жертву, — говорил он чисто по-русски, сильно округляя «о» в своих словах.
Староверы в этих краях селились еще со времен Великого раскола. Их тут называют и по сей день — «москали» или «московськи», причем всегда отделяя от «русских» людей.
— А вас, рабы Божии, в свидетели записывать, если власти спросят? — спросил поп.
— Сделай, отче, так, чтоб не спросили, — сказал Скиф.
— Последний мой вопрос к вам будет: покойный руки на себя не накладывал?
— В бою погиб, батька, хоть ты режь нас на пытке, — сказал Лопа.
— Из казаков, гляжу, будете? — взглянул поп на Скифа.
— Из казаков… — ответил тот.
— А покойный?
— Из атаманов, — уточнил Засечный.
Они попрощались с обмытым и убранным Вороном. Скиф оставил деньги. Потом каждый добавил еще.
— Много, — решительно отказался попик. — За русского казака слишком много.
— У нас ребенок голодный, — сказал Скиф, не обращая внимания на слова священника. — Молочка бы попросить у хозяек. Три дня почти ничего не ела.
— Тогда лучше сливок и маслица на палянице, — забеспокоился священник.
Одна из женщин в черном вынесла вышитую торбочку.
— Вот вам с нашей лаской на дорогу.
Поп перекрестил их двумя перстами и вышел, подбирая полы рясы, во двор, чтобы удержать злобно рычавшую собаку на цепи.
— Не бойтесь, это пустобрех. Сорвется, так первый от вас убежит. Не кусается.
Когда шли к светившейся во тьме салоном машине, первым нарушил молчание Засечный:
— Вот тебе русские, это не Африка… Не дадут пропасть.
— И продадут ни за грош, — хмуро заметил Лопа.
Они молча сели в машину. Климатическая установка, пущенная на полную мощность, нагрела сиденье. Скиф закутал спящую Нику в одеяла и поставил во встроенный холодильник банку с молоком и сливками.
— Скажи хоть, Семен, — спросил он Засечного, — какими словами с тобой прощался дед?
— Шептал, просил позаботиться о Борьке-Баксике и по-людски похоронить его мать, когда придет время.
— Это я возьму на себя, — тут же отозвался Лопа, трогая машину.
Свет фар выхватил покосившиеся кресты маленького кладбища и побежал дальше по дороге.
— Куда едем-то? — спросил Лопа после получаса прыжков по лесным ухабам.
— В Киев, куда же еще, — ответил Скиф. — Машину нужно вернуть.
— Покойный Ворон за нее уже расплатился сполна с экологами, — сказал Лопа. — Я к чему разговор веду — девочка, получается, ничья.
— Как это ничья? — спросил Скиф.
— У кого она в паспорте записана? Ты, Луковкин Василий Петрович, по паспорту холостяк. Хохлы на любой границе тебя цапанут и спросят, чей ребенок и откуда… Мы с тобой еще не знаем, что за вертолет над нами пролетал. Так тебе и похищение собственной дочки пришьют. Ехать лучше в Белоруссию: здесь по лесу без погранперехода и потом на вокзале или в поезде тебя никто про Нику не спросит.