Эстетика Ренессанса [Статьи и эссе]
Шрифт:
По возвращении с юга Серов подает прошение в правление императорской Академии художеств в Петербурге о зачислении в вольнослушатели, на что он имел право лишь в 16 лет, а ему было 15. Благодаря ходатайству Репина, Серова принимают в вольнослушатели, а также допускают его в частную мастерскую Чистякова, у которого учился сам Репин. Серов объявил матери, у которой была своя семья, что отныне он будет жить сам по себе и за свой счет. Через два года, в 1882 году, Серов станет учеником Академии художеств.
Но не Академия художеств с ее казенщиной определила годы учения Серова, а, можно
Родная сестра Валентины Семеновны Аделаида Семеновна вышла замуж за врача и педагога Якова Мироновича Симоновича и сама стала педагогом, организатором первых детских садов в России. Врач и женщина-педагог - это не просто профессии в России XIX века, это нравственный выбор и призвание русской интеллигенции, гуманистической по своим устремлениям.
В семье Симоновичей было пять дочерей и два сына, естественно, и Тоша нередко жил в семье родной тети; с тринадцатилетнего возраста росла у них сирота Ольга Федоровна Трубникова, дочь умершей от чахотки пациентки Якова Мироновича.
«Здесь, в этой семье, - писала Валентина Семеновна о сыне, - довоспитался он, дорос и считал ее, эту семью, своим нравственным термометром».
Серов привел своих друзей Дервиза и Врубеля, с которыми учился вместе в Академии художеств, в дом Симоновичей. «Тут и рисовали, и пели, и лепили, и играли на рояле, устраивали шарады, живые картины - веселились от души», - писала старшая дочь Серовых Ольга Валентиновна Серова по воспоминаниям своих родителей. Вскоре составились пары: Дервиз и Надежда Яковлевна, Серов и Ольга Федоровна, Врубель и Мария Яковлевна.
Врубель в 1884 году уехал в Киев, получив приглашение принять участие в реставрационных работах в Кирилловской церкви XII века. Он там буквально бедствовал и думать о женитьбе не мог. Из друзей имел состояние лишь Дервиз Владимир Дмитриевич, да он был значительно старше, он первым женился (в 1885 году), приобрел в Тверской губернии, в шестнадцати верстах от Твери, имение Домотканово, где и поселился, превратив его в культурный очаг для всей округи.
Выбор места подсказан Серовым; он любил Домотканово, где бывал с 1886 года до последнего года жизни.
В марте 1886 года Серов подаст прошение о предоставлении ему отпуска до первого сентября, ссылаясь на то, что он еще совсем не оправился от болезни, но будет попросту отчислен с резолюцией ректора Шамшина: «До совершенного выздоровления из списка учеников исключить и вид вытребовать».
Бюрократическая казуистика могла дорого обойтись Серову, вплоть до солдатчины, ибо «вид вытребовать» означало лишение льготы по воинской повинности. Вероятно, начальство ведало об умонастроении Серова, которому в Академии многое не нравилось, и он заявлял о своем желании ее бросить. Как Врубель, как Дервиз.
История любви Серова и Ольги Трубниковой при всей чистоте, искренности и силе натур, что прояснится вполне лишь впоследствии, весьма драматична: вечно в разлуке, с письмами, которые постоянно запаздывали, с сомнениями и с новыми объяснениями.
Петербургский климат для здоровья Ольги, мать которой умерла от чахотки, нашли вредным, и ее вместе с Машей Симонович отправили
Ольга Федоровна поселилась в Одессе и давала уроки детям в одной семье, ясно, она стремилась к самостоятельности, тем более что Якова Мироновича уже не было в живых (он умер в 1883 году), а у Симоновичей большого достатка никогда не было.
Она жила письмами от Тоши, которые приходили из Петербурга, из Москвы, из Абрамцева, из Мюнхена и снова из Москвы: «Дорогая моя, милая, Лёлюшка, прости, голубка моя, что я такой негодяй и не писал тебе так долго. <...> Пишу тебе потому, что ужасно захотелось видеть, обнять, поцеловать, прижать к себе, приласкать твое дорогое маленькое личико. А я все живу в Москве и в Питер не еду я, пожалуй, в этом году совсем не поеду. Уж очень мне в Академию не хочется». (Январь-март 1886 года.)
И вот письмо (май 1887 года) из Венеции. Вчера опера Верди «Отелло», сегодня в дождливый день поели устриц и во избежание холеры выпили коньяку...
«Лёля милая, дорогая девочка, я люблю, очень люблю тебя. А какая славная опера «Отелло», какая страстная, кровавая. Ты любишь меня, а? Знаешь, я тебя часто, очень часто вспоминаю. Какая здесь живопись, архитектура, хотя собственно от живописи ждал большего, но все-таки хорошо, очень хорошо. Хотел писать тебе вечерком, но сегодня какой-то дождливый северный день - мы сидим дома (ты знаешь, кто это мы? Нас четверо: Остроухов, двое Мамонтовых, славные юноши).
Если путешествие будет идти таким же порядком, как до сих пор - то ничего лучшего не знаю. Холера - она прошла, положительно ее больше нет. Прости, прости, моя милая, хорошая. Вот-с как, написал я свой плафон, надоел он мне до некоторой степени. Деньги за него получил, и вот я кучу. Езжу по Италии, славно.
Целую тебя, моя дорогая. А все-таки другую не буду любить так, как тебя, моя, моя хорошая. Да, да, ведь ты моя. Ох, прости меня, но я люблю тебя. У меня совершенный дурман в голове, но я уверен, что все, что делалось воображением и рукой художника - все, все делалось почти в пьяном настроении, оттого они и хороши эти мастера XVI века Ренессанса. Легко им жилось, беззаботно. Я хочу таким быть - беззаботным; в нынешнем веке пишут все тяжелое, ничего отрадного. Я хочу, хочу отрадного и буду писать только отрадное. Жаль, сегодня погода дрянь, приятно здесь развалиться в гондоле и ездить по каналам и созерцать дворцы дожей.
Прощай, целую тебя без конца.
Твой без конца В.Серов».
Упоминаемый плафон «Феб лучезарный» был написан по заказу тульских помещиков Селезневых. Серов получил за него 1000 рублей, большие деньги для молодого художника. Поездка по Италии, погружение в атмосферу эпохи Ренессанса в Венеции, можно сказать, перевернули его миросозерцание светлой стороной наружу, хотя внешне он остался таким же, каким рано сформировался как личность: Всегда задумчивый, хмурый и суровый, он вместе с тем проявлял редкую живость и веселость нрава.