Эта сильная слабая женщина
Шрифт:
Он не договорил.
— Представляю, — так же тихо ответила она.
Зазвонил телефон, и Любовь Ивановна подняла трубку. Андрея Петровича? Она поглядела на Дружинина, и тот отрицательно покачал головой. Очевидно, уже устал от дневных разговоров со своими сотрудниками, а сейчас время позднее, какие вообще могут быть дела…
— Он болен.
— Это Любовь Ивановна? — спросил мужской голос.
— Да.
— Здравствуйте. Автономов. Как здоровье Андрея Петровича?
Она смущенно ответила: был очень сильный сердечный приступ.
— Передайте ему самые добрые пожелания, — сказал Автономов. — Ну а у вас как дела? Игорь Борисович рассказывал мне на днях кое-что, но я всегда делаю скидку на его нетерпеливость.
Любовь Ивановна засмеялась. Должно быть, о ее последней поездке в Придольск Туфлин доложил секретарю парткома в самых победных тонах. Сейчас ей понравилось, как Автономов мягко съязвил в адрес Туфлина. (В институте поговаривали, что будто бы полтора года назад Туфлин возражал против избрания Автономова секретарем парткома, — дескать, не слишком ли молод, только что защитился, пусть занимается наукой.)
— Правильно делаете, — сказала Любовь Ивановна. — Игорь Борисович действительно нетерпелив, но его можно понять, наверно. А работа… Работаем, одним словом.
Что ни говори, а этот звонок был приятен не только Дружинину, но и ей. Любовь Ивановна знала Автономова года три, с тех пор, как тот стал руководить в институте группой плавления. Встречались они часто, и Любови Ивановне нравились те спокойствие и четкость, с которыми работал Автономов.
Только один раз они встретились не по делу. Любовь Ивановна помнила, как пришла утром в лабораторию, увидела на столе экземпляр журнала «Металловедение» со своей статьей и надписью над заголовком — «Поздравляю!». Тут же лежала плитка шоколада. Она спросила Зою, кто сюда положил журнал и шоколад? Зоя пожала пышными плечами и ответила: «Наверно, Автономов. Заходил минут пять назад». Любовь Ивановна пошла искать Автономова, нашла, поблагодарила за журнал и шоколад и все-таки спросила — за что же такое внимание? Он улыбнулся: «А разве вы не радуетесь, если что-то получается у других?»
Сейчас она не успела рассказать Дружинину об этой давней истории — пришли Володька и Вета.
Володька принес деньги — свой долг. За сбитого лося он уже расплатился. Пришлось стиснуть зубы и не спешить с уходом из таксопарка. Сейчас, едва положив деньги на стол, он облегченно вздохнул:
— Все! В творческой биографии Владимира Якушева закрылась еще одна славная страница!
Оказалось, заявление об уходе он уже подал и будет работать на автобусе, на линии Стрелецкое — Большой город. Хотел было в д а л ь н о б о й щ и к и, на междугородные линии, но Ветка пустила длинную слезу: то да се, да как же я буду надолго оставаться без тебя, да еще в таком… Он запнулся, и Любовь Ивановна внимательно поглядела на Ветку: та быстро отвернулась.
— Ничего не поделаешь, маман, — усмехнулся Володька. — Иногда это бывает у людей…
Любовь Ивановна подошла к Ветке и пригнула ее голову к себе. Она гладила ее по волосам, по спине, а сама чуть не ревела — вот и хорошо, девочка моя, вот и хорошо, только береги себя.
— Когда? — спросила Любовь Ивановна.
— К новому году, — всхлипнула Ветка. — А мне уже сейчас стра-ашно!..
— Глупости, — сказал Володька. — Маман двоих родила и не боялась. Я же помню!
— С ним невозможно разговаривать, — снова всхлипнула Ветка. — Вчера пришел, на рубашке дырка, я спрашиваю: откуда? — а он говорит: бандитская пуля…
— Ябедничать нехорошо, — сказал Володька и кивнул на дверь в соседнюю комнату. — О н т а м?
— Да, — ответила Любовь Ивановна. Когда Володька встал и прошел в соседнюю комнату, она проводила его тревожным взглядом.
За все эти месяцы Володька приходил сюда раза три или четыре, и каждый раз Любовь Ивановна явственно ощущала холод, с которым он появлялся. В Дружинине этого холода не было. Наоборот! Казалось, он хотел разговорить Володьку, первым переступить ту незримую черту, которую Володька сразу же провел между ним и собой, — и ничего не получалось… Володька или упорно отмалчивался, или отделывался ничего не значащими словами. То, что сейчас он пошел к Дружинину, испугало Любовь Ивановну. Человек болен, а кто знает, с чем явился Володька… Она тоже двинулась к двери, но Вета остановила ее:
— Не надо, Любовь Ивановна. Он е г о приглашать пошел.
— Куда?
— За город, на выходной. У какого-то друга машину берет, «мыльницу», так что все поместимся.
Она ничего не понимала. Володька пошел приглашать Дружинина?! Все-таки она открыла дверь. Володька сидел на диване, в ногах у Дружинина, и мял пальцем сигарету, не решаясь закурить возле больного, а Дружинин сдержанно улыбался, и видно было, тронут и тем, что Володька пригласил его, и тем, что не закуривает.
— Ну что? Будем ужинать, м а л ь ч и к и? — весело спросила Любовь Ивановна.
В субботу они поехали на Большое Стрелецкое озеро.
По обе стороны дороги лес стоял голый и прозрачный. Снег почти сошел, только в ельниках, в тени, еще лежали некрасивые полосы, будто кто-то намусорил в лесу. Еще не было слышно птичьих голосов, и в мире стояла та удивительная тишина, которая бывает только весной, когда кажется, что можно услышать ход сока в березовых стволах и празднично-багровых стеблях краснотала.
Пушились вербы. Почки на деревьях уже готовы были лопнуть и развернуть к солнцу ладошки-листья. Сырая, напоенная водой земля мягко пружинила под ногами. На озере, вдоль берегов, лежали рыжие, мертвые пласты прошлогоднего камыша — и ни всплеска не доносилось оттуда.
Володька взял с собой удочки, и Дружинин подтрунивал над ним: надо было не удочку брать, а килограмм хека. Или баночку килек. Лучше же всего варить уху из колбасы, у них с собой есть колбаса… Володька отмалчивался, и снова Любовь Ивановна чувствовала знакомый холод — шутки Дружинина не задевали Володеньку, быть может, даже раздражали его.
— Пройдем немного, — сказала Любовь Ивановна, беря Дружинина под руку. — Тебе надо расхаживаться.
Они шли берегом, по песку, дальше и дальше, через эту оглушающую тишину, и вдруг Дружинин поднял голову. Он первым услышал еще неясный звук. Там, в прозрачной небесной глубине, медленно перемещался журавлиный клип, и было видно, как на лету птицы менялись местами. Журавлиные голоса были беспечальны; казалось, птицы подбадривали друг друга: «Уже недалеко! Уже совсем близко! Мы почти дома!..»
Стая пролетела. Дружинин и Любовь Ивановна пошли дальше, все так же молча, будто боясь спугнуть эту колдовскую тишину апрельского утра. Не было видно мыска, на котором стоял с удочкой Володька; кончилась песчаная полоса и началась топь. Дружинин остановился. Он стоял в распахнутом пальто, сняв кепку, и Любовь Ивановна поправила на нем шарф. Дружинин глядел на нее сверху вниз, — на эту маленькую женщину, — и она перехватила его удивленный взгляд.
— Ты что?
— Понимаешь, — сказал Дружинин. — У меня никогда не было ничего похожего… Такое утро — и ты…