Эта жизнь неисправима
Шрифт:
Позвал мужа как-то и сам Собольщиков-Самарин в Нижний Новгород, то есть в город Горький, чтобы посмотреть, на что Дмитрий годится.
Приехали в Нижний, вышел молодой муж на сцену, говорит, движется, а Нине плохо: не нравится ей, что Дима делает.
Тут рядом и актеры сидят, на Собольщикова косятся, что скажет?.. И вот знаменитый Николай Иванович медленно так поворачивает голову и говорит, чтобы все слышали, медленно, внятно и с удовольствием:
– Ка-кой кра-си-и-вый!.. А-а?.. Какой красивый!..
И все. Тут - решение. Это для настоящего антрепренера и было главным. Мужчиной должны все женщины
А наша Нина хоть не очень и красивая, но в ней и юмор, и огонь, и правда, и заразительность, начнет в комедии играть - всех наповал!..
Но мудрость жены в том и состоит, чтобы не подчеркивать свое первенство. Ну и что, что он - только заслуженный, а она - уже народная Узбекской ССР (ведь двадцать лет в Ташкенте прожито!), он - мужчина, он - красавец, он профсоюзный деятель, он муж, значит, главный. Он скажет, а она - послушается. Пятьдесят два года вместе, как один день, без всяких там эпизодов, понимаете? А вы говорите: "театр", мол, "артисты" - они "такие", и тому подобное. Кому как повезет.
За те три года, что Р. прослужил в Ташкентском Русском театре имени М. Горького, не один раз играл он и с Алексеевыми. То Дмитрий - в роли Свидригайлова, когда Р.
– Раскольников, то он - Клавдий, когда Р.
– Гамлет. А Нина Петровна - то ему добрая сестра, Дуня Раскольникова, то - обворожительная любовница во французской комедии М. Эмэ "Третья голова", где у Р. этакая хлестаковская роль эстрадного любимца публики, то - мать в драме "Потерянный сын" Алексея Николаевича Арбузова...
И как-то так получилось, может быть, почти естественным образом, что в отношениях с Дмитрием Алексеевичем возникло у Р. некоторое отчуждение, тот все врагов его играл и в жизни держался с известной долей высокомерия, а в отношениях с Ниной Петровной, наоборот, - приязнь и родственность. Ну, как же, - и "сестра", и "мать", и "любовница", это все без настоящего доверия и нежности не сыграть.
И расстались: Р.
– к Товстоногову, в Питер, а Алексеевы, после Ташкентского землетрясения шестьдесят шестого года, - в Казань.
А из Казани - на раннюю пенсию.
Нина Петровна была в самом зените и могла бы еще звенеть и звенеть, но Дмитрий Алексеевич, как видно, утомился, расхолодел и стал ее убеждать, что пора, мол, и для себя пожить, а ведь он - муж, он - главный, ему решать, а ей - слушаться...
Был еще до Ташкента эпизод, когда знакомый казанский директор попал в Ленинград, к Акимову, и устроил Алексеевым свидание с самим Николаем Павловичем: не подойдут ли они ему. Как бы показ. А у Алексеевых, вот грех, нет совместных сцен, всё в разных спектаклях заняты...
Ну, Нине Петровне Дмитрий Алексеевич просто реплики подает, а она играет, а Дмитрию кто-то из акимовских женщин подыгрывает...
Посмотрели высокие зрители, пошли совещаться, а Дмитрий, как чувствовал, глядит из окна на Невский проспект и говорит:
– Да, Нина, ехали-то далеко, а приехали, видно, на конфуз...
Выходит Акимов с директором, и Николай Павлович объясняет, что квартиры пока театр дать не может, а в гостинице поселить - в их возможностях. А дальше, мол, будет видно. И еще:
– Знаете, -
Видно, что-то изменилось на театре по отношению к тем законам, которые действовали при Николае Ивановиче Собольщикове-Самарине. Или так показалось, никакой перемены не было?..
Подумали Алексеевы, подумали и отказались от Ленинграда, поехали в Ташкент к режиссеру Ридалю, знакомому им еще по Куйбышеву.
– И хорошо, что отказались, - рассказывала Нина Петровна, - потому что Акимова через несколько месяцев сняли с Комедии. Куда бы мы тогда?.. С Ридалем тоже случай был еще в Куйбышеве, связанный с его мужскими особенностями, а точнее - импотенцией. Жена от него ушла, а он стал вставлять в спектакль такие разные сценки, очевидно, его возбуждающие, как две молодые женщины хлещут друг друга плетками. И поехал, понимаешь, на Волгу, с двумя молодыми артистками, эту самую сценку репетировать. Начали репетировать, а он им говорит: сильней, мол, сильней хлещите, а то не верю. Тоже, Станиславский. Они - сильней хлестать. А тут, между прочим, проплывает на лодочке одна отдыхающая героиня из театра и видит эту репетицию. И без остановки доплывает она до обкома партии и все виденное рассказывает в лицах и с темпераментом... Сняли Ридаля, посадили ненадолго, потом отпустили, и он - в Ташкент. Нет, режиссер он был толковый, лучше других, одна беда - такие мужские странности. И сейчас подобные режиссеры есть, свои комплексы на артистах вымещают... Это, что ни говори, все-таки трагедия...
Ну вот. А в Ташкенте у нас другие хорошие режиссеры работали: и Бондарев, и Иоффе Юрий Самойлович, и Головчинер из Белоруссии, и Сергей Микаэлян, который потом в кино ушел, в Ленинград уехал, и Маршак Николай Яковлевич, брат Самуила Маршака, и Михайлов Александр Семенович с "Гамлетом", и Гинзбург Александр Осипович, отец телевизионного Евгения Гинзбурга. Так что наигрались мы от души...
Здесь же и немедленно автор просит прощения у тех, кто в перечислении Нины Петровны упомянут лишь вскользь, а особенно у режиссера Ридаля Арсения Георгиевича, которого не имел случая знать, вне зависимости от того, на этом или том свете он проживает.
Вероятнее всего, речь идет о мастере своего дела и человеке непростой судьбы, достойном отдельного рассказа, тогда как эпизод, простодушно изложенный Ниной Петровной, представляет его с известной односторонностью. Но мог ли автор подвергать цензуре и купировать живой рассказ, затрагивающий вечно актуальную тему взаимоотношений режиссера и актрис в процессе творчества? Вспомним великий пример Федерико Феллини и страстную откровенность фильма "8 1/2", где альтер эго художника в исполнении Марчелло Мастроянни входит с плеткой в помещение воображаемого гарема. Может быть, что-то подобное виделось и бедному Арсению Георгиевичу, когда он велел оставшимся неизвестными молодым актрисам вдохновенно хлестать друг друга плетками?