Этнография
Шрифт:
Странное предложение. От моей деревни до Клязьмы этой километров десять-пятнадцать лесами по снегу. А там еще неизвестно, есть лед или его нет. Я предпочел пойти дорогой в обход и топал целый день. Пришел уже в темноте, усталый и голодный, а из-за этого еще и без сил сдерживаться.
Дядька меня узнал, мы виделись у Степаныча раза три. Тетя Нюра, Дядькина жена, сразу же стала меня кормить и поить горячим. Я разомлел, мы сели с Дядькой, и я вдруг взгрустнул о Степаныче. Наверное, я рассчитывал, что у Дядьки должно быть тоскливо на душе из-за того, что ушел его лучший друг.
Но я успел сказать только:
— Как Степаныча жалко…
— Хватит врать, — тут же оборвал меня Дядька.
Глаза у меня распахнулись, а уши зашевелились. Это явный признак того, что душа чует опасность и не знает, как себя вести, а потому усиливает способность к восприятию. Передо мной было явно что-то новое и неведомое. И точно, в Дядьке не было ни капельки ожидаемых расстройства и сожаления.
— Это ты себя жалеешь. Как ты теперь дальше без него жить будешь.
У меня мелькнул набор тех мыслей, которые я мог высказать. Что-то вроде: мог бы жить и жить человек, — и еще, что еще много пользы мог бы принести… И тут же вопрос: кому пользы? Мне? Конечно, мне. Не колхозу же.
— Ну, да, — кивнул я. — Я чувствую, что многому не доучился у него.
— Да полно тебе, — опять осадил меня Дядька, — ты же все видел.
— Ну, видеть-то я видел, — хмыкнул я, и у меня даже голова задергалась от этой усмешки, Степаныч такие вещи показывал, что я теперь хорошо знаю, почему колдунов боялись.
— Ну, понял тебя, — ответил Дядька. — Это ты в себе сомневаешься. Забудь. Был Степаныч, не было совсем, для тебя никакой разницы. Как ты сам считаешь, Степанычу твоя жалость нужна или работа? Даже если бы ты не видел ничего, а просто тебе кто-то сказал. Или пришла мысль: могу вот такое чудо сотворить. Все! Этого достаточно. У тебя есть ты. И ты умеешь думать. Больше ничего не нужно! Только научись думать.
Я у меня был и раньше, но я бы никогда не додумался и никогда бы не решился учиться тому, чему учил Степаныч. И уж, конечно же, я бы никогда сам этому не научился, не повези мне в жизни с учителями. И вообще получение настоящих знаний — это такое везение, даже получение просто настоящего толчка к учебе…
Я сидел и думал что-то подобное. Даже не думал, как-то бессловесно осознавал. Глядя при этом на Дядьку. И вдруг меня поразила мысль, что он действительно какой-то не такой, неведомый, что ли… И совсем не как привычные мне люди.
Я никогда не испытывал раньше такого ощущения. Со Степанычем было по-разному. Степаныч бывал жутким, и там ощущения ужаса при взгляде на него как бы оправдывались его видом. Дядька был обычный, даже глаза не горели… Сидит себе полноватый старичок, пьет чай… А я вижу, что он может! Не что-то определенное может, а просто может. Как сказали бы сейчас, он потентен. А сам он это назвал бы — можествен. Или могуч. Он может потому, что он живет в другом состоянии, чем я и все вокруг.
Как-то раз я спросил Степаныча:
— А на Руси маги были?
— Маги? — переспросил он. — А как же! Кто могет, тот и маг! Вот и Дядька был таким магом. Он мог.
Что это?! — прозвучало во мне, и он тут же отозвался едва заметным изменением состояния. Вру. Это я знал, что изменение было едва заметным. Точнее, одна часть меня знала. А другая часть?! Другая точно спала, все еще не веря, что моя жалость по Степанычу не окажет нужного воздействия и не вызовет предсказуемых ответных действий. И все же я увидел, что Дядька бессловесно заговорил со мной. Не в прямом смысле заговорил, конечно, но все же как-то велел обратиться в себя. Даже заставил. Причем как-то радостно заставил.
И я действительно каким-то образом обратился. Не могу этого объяснить, но знаю, что он проделал что-то с моим сознанием, напрямую управляя то ли моим вниманием, то ли осознаванием.
— Не было никакого Степаныча, — прозвучал во мне Дядька, — приснился Степаныч. Ты его придумал…
И никакого решения, просто пустота там, где я только что имел определенность, где хранилось, может быть, самое мое ценное достояние, самая моя большая гордость: я — ученик настоящего деревенского колдуна! И тут же повис вопрос, уже вроде бы и не его, а мой собственный:
— Вот не было ничего и ничего не будет — и что делать?
Все-таки это было поразительное состояние, в которое Дядька меня перепел. В обычном я никогда бы не нашел ответа. Точнее, я бы мог сказать те же самые слова, но это были бы слова. А тут просто и ясно осознал ось: какая чепуха, есть же Я! И какая радость, что есть Дядька, это так облегчает…
Я ставлю многоточие, потому что в этот миг мы с Дядькой засмеялись и крепко обнялись, словно заключали то ли союз мужской дружбы, то ли родство. Как-то так это ощущалось.
Но я знаю, что он тоже знал, что я больше не нуждаюсь в нем. Я пойду сам. И я не буду ни в тягость, ни обузой. На таких условиях он принимал меня в ученики. А я… а я его в учителя. А зачем тебе дядьки, мамки, няньки, если ты есть? Если есть Я?! Если есть, конечно…
Глава 6. Дядька. Смерть Сократа
Дядька был деревенский книгочей. У него было два шкафа книг, среди которых многие могли бы считаться библиографическими редкостями. У него я впервые познакомился с «Введением в философию» Карпова. С «Трактатом о самопознании» Джона Мэйсона (Месона в русском написании). Да и Платона меня научил понимать он, а не университет.
Разговор, о котором я хочу рассказать, был после того, как он заставил меня прочитать «Апологию Сократа» и «Федона». Разговор этот уже сильно позабылся, и я не знаю, почему мы заговорили о смерти. Помню только, что разговор у нас пошел о том, что ты четко видишь какое-то разделение себя на несколько частей, то есть Я, душу и тело. Вот после этого он прервался, порылся в одном из шкафов и дал мне томик Платона в каком-то старом издании:
— Читай. Вот это и это.
Я прочитал, и это было любопытно. Тем более, что философию я изучал еще в советском вузе, где нас Платона читать не заставляли. Во всяком случае, я этого не помню. И если «Апологию» я и прочитал тогда самостоятельно, то уж «Федона» точно читал впервые. Но Дядька даже не стал со мной обсуждать сами диалоги. Он сразу же вернулся к предыдущему разговору.