Это(а) твоя жизнь
Шрифт:
… Как здорово и приятно! Сердце стучит ровнее и медленнее, ему тоже хорошо. Мозг не сигналит, не пугает меня. …
… Он блаженствует! Говорит, чтобы я остался здесь и поспал. Разрешает погрузиться в мою темноту и тишину. …
… Да, я хочу спать, но я теперь не хочу тишины! Шум. …
… Я хочу, чтобы остался этот прекрасный шум! И прикосновения. …
… Да! Они тоже прекрасны! Я чувствую их каждой клеточкой. … … …
… Ушла боль, ушел страх и смерть, уходит жажда и голод. Что-то другое идет вместо них. …
… Что-то приятное, яркое! …
… Сердце стучит ровно, ему хорошо. Оно ждало то, что идет. Сердце хочет, чтобы оно вошло в него …
… Мозг тоже хочет. …
… Он говорит – это Жизнь. … … …
… Она дотронулась до меня …
… Вливается в сердце, мозг, тело. …
… Жизнь входит в меня! …
… Да! Да! Я хочу ее! Я принимаю ее, эту жизнь! … … …
… Я хочу жить! Я буду жи-и-и-ть!!!
***
Тихая июльская ночь бережно накрыла звездным
Владимир Валентинович Хаданцев – Дуурэн боо – шаман восьмого, предпоследнего уровня, разжег огонь на крутом высоком берегу острова Ольхон, прямо напротив скалы Шаманки. Сегодня была седьмая и последняя ночь обряда. Языки пламени весело плясали, выхватывая из темноты остроконечные Сэргэ, сверху донизу обмотанные цветными ленточками. Эти высокие столбы, к которым Боги всех трех миров привязывают своих быстрых коней, стояли неподвижно в ряд, похожие на воинов-великанов. Красные отблески играли на Толи – медных пластинах, висящих на шее Владимира Валентиновича. Круглые медные и латунные пластинки-зеркала, без которых и шаман не шаман, защищали своего хозяина от злых сил.
Дуурэн боо сидел на низенькой скамеечке в полном облачении. Длинные цветные лоскуты и веревки свисали с пояса, рукавов и плеч расписанной вышивкой куртки из кожи косули, доходившей почти до щиколоток. Голову венчал головной убор с изображением широко открытых глаз и также пришитых к нему цветных лент – зогдор. На шаманскую шапку была надета железная корона с рогами. Весь костюм Дуурэн боо был увешан множеством небольших колокольчиков и бубенцов, которые при каждом движении издавали металлический шум. На земле справа от Хаданцева было расстелено пестрое ватное стеганое одеяло, с разложенными на нем предметами для проведения обряда – медные ступки, колокольчики, четки, вязаночки из трав, мисочка с молоком и большой шаманский бубен Хэсэ с тойбуур-колотушкой, выточенной в форме змеи.
В костре потрескивали сухие веточки, изредка щелкая сильнее, и тогда в воздух маленьким салютом выстреливали яркие искорки. Они взлетали над пламенем, словно миниатюрные кометы, выписывая рассыпающимися огненными хвостами витиеватые траектории, и гасли в ночи. Шаман, глядя на пляшущие оранжевые языки, затянул песню. Его гортанный низкий голос расходился сразу во все стороны, далеко летел над холмами и над озером, отражался от скал и эхом возвращался обратно к владельцу. Песня настолько гармонировала с окружающим миром Байкала, что не просто не нарушала покоя этих мест, а даже напротив, являлась частью природы, заполняла вибрирующими и четкими звуками ночное пространство так, что любое живое существо в округе, каждый дух, обитающий на крутых берегах и выше, мог удостовериться, что все на своих местах, незыблемый мировой порядок вещей не нарушен и можно спать спокойно. Не прерывая песни, Дуурэн боо взял мисочку с молоком, встал со скамейки и, окуная пальцы в белую жидкость, стал разбрызгивать ее вокруг себя. В стороны, вверх, вниз, давая духам трех миров пищу, которую они так любят. Когда шаман закончил кормление духов, огонь в костре заметно поубавился, веточки прогорели, и тогда Дуурэн боо окончательно затушил пламя, бросив на угли одну из травяных вязаночек. Трава не загорелась, но начала тлеть и дымить, источая дурманящий аромат. Шаман взял бубен, колотушку и стал ритмично ею выбивать короткие и частые удары. Одновременно с этим он начал делать движения ногами, притопывая, ходить вокруг костра, постоянно увеличивая темп. Бубенчики и колокольцы на костюме трезвонили от неспокойного поведения своего хозяина, и чем неистовее шаман исполнял ритуальный танец, тем активнее они голосили.
Дым от тлеющей травы пополз по земле, заструился ручейками между кочками в разные стороны. Словно живой организм шевелился он и разрастался, становясь все гуще, покрывал землю по щиколотку плотной клубящейся массой. Не прошло и пары минут, как дым достиг края обрыва и ринулся вниз широким бесшумным водопадом. То ли туман стал подниматься над Байкалом, то ли странный дым покрыл воды Великого озера, только пропали призрачные отраженные близнецы-звезды, оставив в ночном небе ярко гореть истинные. А дым-туман еще не успокоился, поднимаясь все выше и выше над водой, пока не достиг уровня высокого берега, на котором исполнял свой танец шаман. Дым бурлил и серебрился под белым светом Матери-Луны, и теперь никак нельзя было понять, где под белым пушистым покрывалом была твердая земля Ольхона, а где таилась пропасть бездонная. И если бы нашелся местный житель, который не спал бы сейчас, а бродил ночью по острову, то заставил бы его страх остановиться, не дал бы шагу ступить без боязни рухнуть с кручи в глубины озера. Тогда пришлось бы ждать ему до тех пор, пока жуткий морок этот к утру не развеется.
И только Дуурэн боо не испытывал страха и продолжал свой немыслимый танец. В исступлении описывал он круги около неразличимых теперь в слое дыма остатков костра, неистово топал, заставляя колокольчики на одежде греметь и шуметь, очень часто, но ритмично стучал колотушкой в центр бубна. Дым всплескивался вверх из-под ног шамана и затем медленно опускался, когда тот делал следующий шаг. И не боялся Дуурэн боо ступить в невидимую пропасть и упасть с обрыва, а если бы и наступил, то не провалился бы, а пошел по дыму-туману, как по твердой дороге – Боги дали ему знания, силы и умение. Глядя со стороны на шамана, казалось, что взмыл он под небеса и исполняет свой танец, стоя прямо на облаках.
Большая Луна, такая же круглая, как бубен Хэсэ, висела настолько низко, что еще чуть-чуть, и до нее можно было бы дотронуться рукой. Неожиданно шаман остановился и замер, повернувшись лицом к Луне, будто прислушиваясь к чему-то. Образовалась такая тишина, что можно было за сто метров услышать, как на землю с дерева падает лист.
Дуурэн боо медленно поднял тойбуур и четко один раз ударил в бубен. Выждал какое-то время и снова ударил, потом еще. Девятый удар, отозвался легким толчком откуда-то снизу из-под земли. Продолжая бить в бубен, Дуурэн боо снова запел песню. Промежутки между отбивками становились короче, и каждому девятому из них вторил подземный отклик. Эти удары и толчки были похожи на постепенно ускоряющееся биение огромного сердца, как будто просыпался большой таинственный организм. Остров Ольхон вздрагивал, а шаман, словно сопротивляясь чьей-то воле, с напряженным перекошенным лицом понемногу разворачивался от Луны, светившей с запада, в сторону восточной стороны. Пока Дуурэн боо поворачивался, голос его изменился, стал резким и пронзительным, и, судя по интонации, он кому-то что-то активно доказывал. Остановившись лицом к северу, туда, где под слоем тумана скрывалось Малое море, у шамана снова изменился голос, и теперь он был совсем другой, хриплый и властный. Похоже, что оба голоса и третий собственный, существовали каждый сам по себе. Какие-то силы раздирали Дуурэн боо изнутри, спорили, ругались и за что-то боролись, не желая уступать друг другу. Накал страстей невидимых противников возрастал, голоса раздавались все громче, импульсивнее и казалось, исходили теперь не от шамана, а со всех сторон сразу. Их было уже не два и не три, а словно десятки глоток надрывались в желании отстоять свою правоту. Какое-то безумие творилось под звездами Байкала! Вокруг стоял невообразимый гул, и земля под ногами дрожала. Тело Дуурэн боо конвульсивно дергалось, отбивая в Хэсэ одиннадцатую серию ударов, и когда раздался последний гулкий звук, землетрясение достигло своего пика. Шаман не смог устоять на ногах и повалился, упав на спину, раскинул руки в стороны. Хэсэ выпал и откатившись в сторону, замолчал. Колокольчики и бубенчики больше не дребезжали. И лишь земля толкалась и вибрировала не в силах сдержать то, что хотело из нее выйти наружу, а над ней колыхался туман, взбудораженный резкими движениями. Не сразу, но земля успокоилась, все реже и реже вздрагивая и вздыхая.
Прошло совсем немного времени, и вдруг пошел дождь. Обычный теплый летний дождь. Небо было все также безоблачно и чисто, и откуда летели капли воды, оставалось загадкой, впрочем, никто этого уже не видел. Может кто и выбежал из дома во время землетрясения, но уже наверняка успокоился, вернулся обратно и лег спать, оставив ночные тревоги в мире сновидений.
Утром следующего дня жители поселка Хужир нашли тело Владимира Валентиновича Хаданцева, распростертое на земле. В полном шаманском облачении он лежал на спине рядом с потухшим костром, глаза его были закрыты. Вся одежда Хаданцева промокла от дождя, как и лежавшее недалеко от него ватное одеяло с аккуратно разложенными на нем обрядовыми предметами. Дуурэн боо был жив, но не шевелился и лежал с сомкнутыми глазами без сознания. Мужчины подняли его, бережно переложили на принесенный кем-то кусок брезента и отнесли в дом. Потом сняли с Хаданцева мокрые вещи, заботливо уложили в постель и разошлись по своим домам, оставив одного из своих приглядывать за шаманом.
Ночное землетрясение не принесло большого ущерба селению, ведь в Хужире не было зданий выше второго этажа, да и те, в большинстве своем, деревянные. Люди ходили и осматривали свои строения на предмет разошедшихся углов, трещин, покосившихся домовых труб или съехавшей кровли по причине плохого крепления. Гораздо больше хлопот доставили лошади, которые и так гуляли по острову словно сами по себе, а теперь и вовсе разбежались в разные стороны, испугавшись происходящего. С острова они уйти не могли, но табуны перемешались изрядно. Эти стройные красивые животные белого, рыжего и черных цветов, бродили по холмам небольшими группами, щипали траву и тревожно вскидывали головы при малейшем постороннем движении. Среди них были и жеребята, которые по-детски беззаботно, не обращая внимания на беспокойство родителей, играли друг с другом, бегали, толкались и бодались. Несколько лошадей собрались вместе на краю обрыва, около того места, где утром нашли Хаданцева.