Это Америка
Шрифт:
— Покойничек ваш — как картинка!
Августа вглядывалась в Павла со сглаженными морщинами:
— Вот теперь видно, что жизнь из моего Павлика ушла — не то лицо, не родное…
Дверь квартиры оставили открытой, как полагалось, рядом поставили крышку гроба. Один за другим приходили друзья и соседи — приносили цветы, обнимали Августу и Лилю, грустно смотрели на покойного. Комната скоро заполнилась запахом лилии.
Августа сказала:
— Не хочу, чтобы над Павликом исполняли никому не нужные ритуалы. Он прожил достойную жизнь, был скромным человеком, пусть похороны
Новодевичье кладбище считалось советским Пантеоном, там хоронили только знаменитостей. Семен Гинзбург, ее первый муж и Алешин отец, был министром строительства, а Павел не занимал высоких постов. Как организовать похороны на Новодевичьем? Моня, конечно, знал высоких чинов Моссовета, дал тысячу рублей и получил письменное разрешение захоронить урну Павла в могилу Семена и переделать надпись на памятнике. Оттуда Моня с Алешей поехали в крематорий — записать сжигание тела на завтра. Было уже поздно, рабочий день кончился. Но Моня увидел во дворе серую похоронную машину, а возле нее шофера и работника, и сказал:
— Эти работяги всегда хотят выпить, значит, с ними можно договориться. Эй, ребята, надо устроить сжигание тела на завтра.
— Триста рублей дашь?
— Двести сейчас, остальное завтра.
— Будь спок — приедем точно в четыре, сами вынесем, сжигание в пять тридцать.
Оттуда они поехали в «Литературную газету» и «Вечернюю Москву», отвезли короткое сообщение о смерти Павла, всего несколько слов в черной траурной рамке.
Алеша был готов описать жизнь Павла и удивился:
— Всего несколько слов? В Америке объявляется не так. Там о людях со значительной судьбой печатают некролог, рассказ о жизни и достижениях.
— Так то в Америке, — протянул Моня. — Ты уже забыл, что в России не принято писать о жизни и достижениях евреев.
Из редакций поехали на кладбище, разыскали директора, показали ему бумагу с решением Моссовета. Директор стал жаловаться:
— Им легко принимать решения, а мне для этого надо снимать тяжелый памятник и раскапывать могилу. А у меня работников не хватает.
Моня дал ему двести рублей и сказал:
— Могильщикам заплатим отдельно.
Когда они вернулись домой, измученная Августа спала, а Лиля с Риммой сидели на кухне.
— После кремации надо устроить поминки, чтобы люди помянули Павла Борисыча, — сказала Римма. — Без этого нельзя — люди обидятся. Но вам организовывать все это тяжело. Я беру на себя.
— Риммочка, спасибо вам с Моней, вы так нам помогаете…
На кремацию съехалось больше людей, чем ожидали. Было много писателей, они пришли проводить Павла и заодно повидаться с Алешей. Прощальные речи говорили генерал Судоплатов, воспитанник Павла, и художник Борис Ефимов, старый друг.
Когда стали прибивать крышку гроба, все вздрогнули, а Августа тихо заметила:
— Какой кошмарный звук… Он ведь определеннее всего говорит о конце человека.
Римма в их квартире готовила поминки. Доставать продукты было
Августа долго смотрела на стол:
— Так странно — еще утром стоял гроб с телом Павлика, а теперь — еда, выпивка…
Кресло Павла оставили свободным, Августа попросила:
— Положите на него старое кавалерийское седло Павлика. Он очень любил его. И давайте не будем грустить, надо помянуть Павлика веселыми рассказами о его жизни.
Судоплатов сразу рассказал историю этого седла, Ефимов вспоминал игру, которую они затеяли с Павлом в эпоху Сталина [116] .
Согретые водкой и едой люди расслабились, стали даже смеяться. Алеша был несколько шокирован веселым настроением гостей и шепнул Моне:
— Знаешь, в Новом Орлеане, у черных, принято веселиться на похоронах, джазмены играют веселую музыку, и они под нее танцуют. Оказывается, и у русских есть традиция веселых поминок.
116
Эпизоды, описанные во 2–м томе «Чаша страдания».
— Особенно если учесть, что больше половины гостей — евреи, — усмехнулся Моня.
Когда гости разошлись, Августа грустно сказала:
— Вот и всё, кончилась наша жизнь с Павликом, закрылся наш «муравейник из двух муравьев»… Теперь я одинокая муравьишка.
Держалась Августа стойко, каждый день ездила на Новодевичье, ухаживала за могилой. Алеша и Лиля по очереди ездили с ней, боясь, как бы чего-нибудь с ней не случилось. Они не знали, что с годами Августа вернулась к религиозности своей молодости, о чем в конце концов и сказала им:
— Дети мои, меня поддерживает моя вера. Я не знаю, что там есть — на небе, интересно было бы узнать, конечно. Но верю, что Павлику там неплохо.
На девятый день после его смерти она собралась в церковь Всех Святых, возле станции метро «Сокол», Лиля пошла с ней. Церковь была запущенная, темная, но Августа все в ней знала, прошла к аналою и долго молилась. Подошел бородатый поп, знакомый Августы, они помолились вместе, и она протянула ему деньги:
— Это на ваш храм, батюшка. Молитесь за упокой души раба божьего Павла.
Он улыбнулся Лиле:
— Все у Бога клянчу, задабриваю Его.
Алеша снова предложил матери:
— Мама, переезжай теперь к нам. Зачем тебе жить здесь одной?
— Я не одна — у меня есть друзья, и я каждый день на кладбище разговариваю с Сеней и Павликом. Мы беседуем втроем, я слышу их голоса. А вот в Нью — Йорке я буду одна.
— Ты будешь с нами.
— Сыночек, не сердись на меня, но жизнь поколений несовместима. Я останусь здесь.
Алеша уже торопился вернуться на работу в университет, а Лиля занималась разборкой большого архива Павла. Осталось много незаконченных рукописей, самая большая — его эссе «Эпоха заблуждений». Августа знала все рукописи, рассказывала, когда и как он писал их.