Это было в Коканде
Шрифт:
…На хлопковых плантациях бурно раскрывались коробочки. Почти половина их уже раскрылась, и следовало давно приступить к сбору хлопка. Газетные корреспонденты, объезжавшие район, сообщали, что во всех кишлаках уже проведены бригадные собрания и население ознакомилось с нормами выработки и сроками сбора, везде подготовлены арбы и мешки, мосты и дороги везде ремонтируются. Корреспонденты также писали о том, что в кишлаках налажено общественное питание, заготовлены мясо и овощи и при бригадах устроены ясли, куда матери могут отдать своих детей.
Газета была заполнена сведениями о хлопке. Приводились цифры сбора хлопка, отмечались кишлаки, идущие впереди, - отстающие записывались на черную доску. Очень много уделялось места тому, чтобы побудить мужчин выйти на сбор. Мужчины считали это для себя низким делом и неохотно откликались на призывы. С этим явлением велась борьба путем агитации в заметках и даже в стихах. Прочитав газету, забитую до отказа вопросами о хлопке, сведениями о хлопке, тревогой о хлопке, можно было подумать, что вся жизнь людей только в том и заключается, чтобы оборвать с густо-зеленых длинных стеблей как можно больше чашечек, наполненных драгоценным волокном и семенами, дающими после переработки ткань и порох.
На самом деле жизнь шла не так…
Юсуп видел другое: то обнаруживались злоупотребления на приемочных пунктах, то не хватало рабочих рук, то исчезал транспорт, то пропадали мешки и приходилось хлопок грузить просто в арбу навалом, а потом вся дорога была усеяна хлопьями. Словом, не было дня, не отмеченного неудачей. Казалось, что все думают только о хлопке, но в то же время Юсуп ясно видел, что кто-то незримый нарочно тормозит дело…
Хлопок поступал невероятно медленно. Даже Коканд еще не дал своей нормы, не говоря уже о Фергане. А Беш-Арык плелся за Кокандом, позади всех районов. Дехкане жаловались Юсупу на свою судьбу.
– Что хлопок? Разве один хлопок? Опускаются руки… - говорили они, обступая Юсупа и перебивая друг друга.
– Работаем… А что получается?
– Что делается? Непонятно… - ругались старики.
Молодежь их останавливала, успокаивая. Особенно старались те, кого сейчас назначили в старшие, то есть либо бригадиры, либо нарядчики. Юсуп видел, что они тоже чувствуют непорядок, но для собственного спокойствия хотят все это представить в лучшем свете.
Юсуп сердился и требовал откровенности.
– Надо называть черное черным, а белое белым! Молчали весной… упрекал он бригадиров.
– А теперь спохватились. Да и опять замалчиваете. Ведь не с неба разверстку культур делали! Могли спорить.
– Поспоришь… Обещали, что корма привезут и нам и скоту… Обнадежили. Да и привезут, конечно.
– А где наше? Что сейчас есть? Вот ты послушай, как мы арыки чинили… - сказал старик в чалме.
– Ремонт назначили. Сделали… На одних участках получился излишек. Воду сбрасывали!.. А на других водяной голод. Нет ничего, все горит! Пришлось посев уменьшить, чтобы все не сгорело. Ну, что это? Опять работать? Заново?
– Да! Будем работать! В этом спасение!..
– говорил Юсуп.
– А что ты предлагаешь? Бросить все? Рассердившись на блох, сжечь одеяло? Так, что ли? Нет!
Иногда он сам чувствовал, что у него, как у споривших с ним стариков, тоже опускаются руки, что он ничего не понимает в этой каше и только барахтается в ней. Не раз он вспоминал времена гражданской войны и думал о том, как проще тогда было жить, как все было ясно, понятно и легко. Сомнения одолевали его. Однажды он даже решил отказаться от взятых на себя поручений… Такие мысли обыкновенно приходили к ночи. Он почти не спал, вставал рано утром с дрожью в ногах и только усилием воли заставлял себя подойти к умывальнику и сполоснуть лицо свежей водой. «Нет, не отступлюсь… - думал он.
– Костьми лягу! А уж там пусть будет что будет».
С утра он впрягался в работу, разъезжая по кишлакам, устраивал там собрания и принимал жалобы.
13
В колхозе имени Хамдама в Андархане Юсуп нашел Алимата…
Алимат ощупывал Юсупа, точно новую покупку, прищелкивая языком. Потом он потащил Юсупа к себе.
Дом Алимата стоял в саду. Это был маленький участок земли, но чего только не насадил на нем Алимат! Вдоль дувала стояли тополи. Против дома был вырыт маленький пруд. Вырытая земля образовала террасу-айван, над ней Алимат поставил навес с глинобитной крышей. За домом росли персики, два тутовых дерева и широколистая, сочная айва. На солнце возле огорода стояли рядком яблони и молодая груша. Хна, мальва, гребешок пестрели на грядке около террасы.
– Всё мои дети… - сказал Алимат, улыбаясь.
– И в доме пять детей. Двое уже работники. Все учатся. Вот смотри, как я живу. Бек!.. Эмир!
Любовным взглядом он обвел свои строения и каждую травку.
После обеда Сурмахан убрала всю посуду, и Алимат позвал соседей… Пришли Джурабаев и Максуд, близкие приятели Алимата. Алимату хотелось похвастать, почваниться тем, что у него в доме появился важный гость.
Уже стемнело. Алимат вынес лампу и поставил ее на ковер. Из сада навстречу огню кинулись мошки. Они падали прямо в стекло и сгорали на лету.
– Разве столько мы имели бы, если бы не Абдулла?..
– сказал Джурабаев, когда Юсуп спросил его о колхозных доходах.
Живой, с острыми ныряющими глазками старичок чем-то напоминал Абита.
– Ведь земля наша - золото! Не будь Абдуллы, богачами были бы… говорил он.
– Но разве это хозяин? Разве это хозяйство? Это - базар. Сколько зря идет…
– Я проверку делал! Я!
– кричал Алимат, тыча себя пальцем в грудь. Одному Хамдаму сколько идет? А за что? Что он - работник?
– Ну, не только Хамдаму… - заспорил Максуд.
– Абдулла сыну обрезание делал? Делал! Гостей собрал? Собрал. Две тысячи гостей было… Вот был той! И Хамдам был на нем. Три дня веселье шло. Обрезание было. Абдулла сыну обрезание делал. А называлось это праздником в честь весеннего сева. Вот какая вывеска!
– Для Хамдама той устраивали! Хамдам собирал народ! Вот что было по-настоящему, - сказал Джурабаев.
– Хамдама чествовали!
– И Хамдама чествовали и обрезание!
– стоял на своем Максуд.