Это было в Ленинграде. У нас уже утро
Шрифт:
Доронин с волнением смотрел на приближающуюся с каждой минутой холодную, суровую на вид землю.
На самом берегу стояло длинное серое, будто облитое цементом, здание. Приземистое, словно приплюснутое к земле, оно почему-то напомнило Доронину длинную, несуразную таксу.
У стены здания расположилась небольшая группа людей.
И люди, и стены, и высокий каменный пирс, и приземистое, похожее на таксу, нерусское здание, и холодное, несмотря на летнее время, небо, и чёрное, неспокойное море — всё это выглядело достаточно неприветливо и мрачно.
Катер
Доронин первым выскочил на каменный берег.
С катеров, один за другим подходивших к пирсу, высаживались люди. Холмики из чемоданов, ящиков и тюков росли на глазах. Пирс становился всё более оживлённым.
— Машины скоро придут, товарищи! — крикнул кто-то.
Почувствовав прикосновение к своему плечу, Доронин обернулся. В низко надвинутой на лоб фетровой шляпе перед ним стоял фокусник.
— Вот какое дело, товарищ, — сказал он, с трудом шевеля своими потрескавшимися от ветра и соли губами, — мы бы тут хотели организовать концерт. Так сказать, накоротке. Не поможете?
— Вот уж не время и не место! — воскликнул Доронин.
— Это почему же? — строго спросил фокусник. — Как раз самое время. Все равно машины ещё не пришли. А что касается места, то мы и дальше на Большой театр не рассчитываем!
— Дело ваше, — равнодушно сказал Доронин. — Но вряд ли вас сейчас будут слушать.
— Будут! — убеждённо возразил фокусник. — Прямо тут, на пирсе, и начнём. Я побегу к нашим, а вы организуйте людей.
— Как это? — не понял Доронин.
— Ну, в круг, — нетерпеливо пояснил фокусник, — тут же нет эстрады. Договорились?
И он исчез в толпе.
«Вот тебе сразу и нагрузка!»-усмехнулся Доронин, растерянно оглядываясь по сторонам. Но уже в следующую секунду он крикнул хриплым, простуженным голосом:
— Товарищи! С нами приехали актёры. Хотят дать концерт! А ну, становись в круг!
Когда полуторки подъехали к пирсу, концерт был в полном разгаре. Взгромоздившись на большой ящик, московская певица — молодая женщина в тёмно-сером жакете — звучным контральто пела «Песню о родине». Горло певицы было тщательно укутано полосатым кашне. Шофёры высунулись из кабин и с удивлением смотрели на неожиданное зрелище. Но, пожалуй, ещё больше был удивлён Доронин. Люди, которые только что высадились на эту неустроенную землю и после далёкого морского пути ещё не знали, где проведут предстоящую ночь, слушали концерт затаив дыхание. После каждого выступления долго не смолкали аплодисменты. Фокусника ни за что не хотели отпускать. Ему пришлось несколько раз повторить свой номер с колодой карт. Когда он наконец спрыгнул с ящика, глаза его счастливо блестели. Проходя мимо Доронина, он посмотрел на него с торжествующей улыбкой.
Концерт продолжался минут пятнадцать, не больше. Потом шофёр головной машины, высунувшись из кабины, закричал:
— А ну, товарищи, кто в Средне-Сахалинск, садись!
Именно туда ехал Доронин.
Направляясь к машине, он заметил кучку людей, сидевших у стены.
— Не слыхать, сколько пароход простоит?
— А вы куда собрались? Обратно, что ли? — спросил Доронин, разглядывая людей, расположившихся на ящиках, чемоданах и узлах.
— На материк, — глухо ответил бородач. — Отвоевались, значит. Будь ему, этому Сахалину, неладно!
— Эй, летун, чего лазаря поешь? — громко и озорно крикнул, высовываясь из кабины, шофёр, молодой парень в армейской пилотке. — Знаем мы вашего брата! И на материке встречали.
Бородач мрачно насупился.
Погода резко изменилась. Точно кто-то огромной ладонью отодвинул туман и разбросал по небу облака. Показалось солнце.
Море ещё волновалось, но уже не выглядело таким мрачным. Небо потеряло свою тягостную свинцово-серую окраску. Сразу стало теплее.
Проехав по территории порта, машина миновала ворота и очутилась на шоссейной дороге. Люди в кузове приподнялись, чтобы увидеть землю, на которой им предстояло жить. Встал и Доронин. Здание порта показалось ему таким незнакомым и чужим, что он приготовился и дальше видеть одно только незнакомое и чужое.
Но с одной стороны дороги тянулось море, с другой росли деревья, самые обыкновенные деревья, которые можно встретить и в средней России. За деревьями виднелись сопки, обычные дальневосточные сопки, Доронин уже успел приглядеться к ним по дороге во Владивосток.
Кто-то воскликнул:
— Смотрите, ребята, Россия!
Да, это и в самом деле была Россия. Шоссе, по которому шли машины, ничем не отличалось от просёлочной дороги где-нибудь под Калугой или Рязанью. Так же, как и на родине, пахли лежавшие по краям кюветов жёлтые листья, и казалось, те же самые облака плыли по высокому голубеющему небу.
Вдруг показалась деревенька. Это была тоже Россия, но только каких-то давно прошедших времён. Покосившиеся, крытые соломой, стояли древние русские хаты. В окнах вместо стекла виднелась белесая бумага. Казалось, что на пороге одной из этих хат вот-вот появится мужик в лаптях, в посконной рубахе и, почёсывая бороду, взглянет на проезжающих людей.
Но хаты стояли заброшенные и печальные, как безмолвное напоминание о чём-то уже давно минувшем.
«Как далеко я заехал!..»-подумал Доронин. И его охватило чувство бесконечной отдалённости от родных мест. Десять тысяч километров, отделявшие его от Центральной России, как будто легли на его плечи.
Доронин, казалось, путешествовал не только в пространстве, но и во времени. То, что он видел вокруг себя сейчас, было многими десятилетиями отделено от того, что окружало его на родине.
— Смотри-ка, друг! — раздался над ухом Доронина чей-то голос.
Метрах в трёхстах от дороги какие-то маленькие люди без рубашек и в узких зелёных брючках косили траву. Это были японцы.
Они косили сильными, резкими взмахами, но в руках у них были крошечные, будто игрушечные, косы, а трава стояла чахлая, пригнувшаяся к земле. Всё это казалось нищенски убогим и жалким.