Это настигнет каждого

Янн Ханс Хенни

– Отошлите, пожалуйста, мальчика, - говорит коллега профессора Френнесена, господин д-р Мирдал.

– Я не уйду, - заявляет Гари.

Врачи шокированы. Они ждут разъяснения. Хозяин дома смущен:

– Мне бы не хотелось его отсылать. Это друг Матье. Он вырвал моего сына из рук убийц. Потом перевязал, как сумел, и привез домой. Если хотите, выйду я.

– Мы, когда заняты серьезной работой, не любим, чтобы посторонние смотрели нам на руки, - говорит д-р Мирдал грубо.

– Крайне любопытно...
– бормочет профессор Френнесен; трудно понять, что именно его так удивило, но, как бы то ни было, он решает выступить в роли посредника.
– Если мальчик будет вести себя спокойно, отойдет к стене...

Клаус Бренде, шагнув к Гари, обнимает его за плечи:

– Мы встанем где-нибудь в сторонке.

Но оба они еще нужны здесь. Матье ведь пока не раздет, а сестра не может сразу сообразить, как распутать

узлы, соединяющие обрывки ткани. Гари, сперва нерешительно, начинает освобождать друга от лохмотьев. Клаус Бренде находит ножницы и протягивает ему. Врачи, повернувшись к ним спиной, облачаются в белые халаты. Сестра поддерживает больного. Потом он лежит, этот Матье, которого любит Гари, - такой жалкий... Все дальнейшее происходит дисциплинированно: спокойно, но и без излишних заминок. Сперва профессор Френнесен берет приготовленный медсестрой шприц и делает в бедро пациенту две инъекции. Потом с помощью простыней выделяется область раны на животе. Д-р Мирдал стоит слева от оперируемого, снимает пропитанную кровавой жижей повязку. К постели пододвинули яркий торшер; сестра - с противоположной стороны - подсвечивает операционное поле ручной лампой.

– Повязка закреплена отлично, - бормочет д-р Мирдал.
– Очевидно, ее заклеили мастиксом [73] .

– Это лак, - поясняет Гари из своего угла.

– Но из таких обрывков... невероятно...

– Носовые платки и куски его и моей рубашки, - говорит Гари.

Д-р Мирдал повязывает себе белую маску, но прежде обменивается парой слов с профессором Френнесеном.

– Вряд ли имеет смысл надевать маску: рана наверняка инфицирована.

– Я ее облизал. Я здоров. Моя слюна не заразная, - вмешивается в их разговор Гари.

73

Мастикс, или мастиковую смолу, используют для изготовления лаков.

– Тебе, мой мальчик, придется потерпеть, - обращается врач к Матье.
– Ощущения притуплены не полностью. Мы обойдемся без наркоза. Постараемся смягчить боль, но так или иначе...

Он уже надел маску. Достает из контейнера резиновые перчатки. Ему подают инструменты, тампоны. Он работает. Матье обеими руками вцепился в матрас. Рану расширяют шпателями и крючками. Д-р Мирдал кивком головы приглашает профессора заглянуть в открывшуюся полость, чтобы тот составил себе мнение о состоянии раны. Потом работает дальше. Рану зашивают. Сверху накладывают повязку.

– Я предпочитаю мазь на основе рыбьего жира, - говорит профессор Френнесен в пустоту.
– Это природное лечебное средство...

Затем врачи переключают внимание на лоб раненого. На лбу много царапин, но только один глубокий порез, который профессор Френнесен - теперь уже он, действуя с правой стороны - дезинфицирует и стягивает тремя зажимами. Сестра накладывает повязку. Потом д-р Мирдал принимается за изуродованный палец. Он делает инъекцию местного анестетика и должным образом обрабатывает культю.

Врачи свою работу закончили. Они снимают халаты. Сестра собирает инструменты, чистит их, подбирает окровавленные тампоны и грязные бинты, дурно пахнущие остатки рубашек и носовых платков.

– Теперь можете подойти, - возглашает профессор Френнесен.- Мы сделали все, что могли.
– Но тут же его торжественное лицо становится озабоченным.
– Не соизволите ли, господин генеральный директор, проводить нас в какое-нибудь помещение, где мы, мой коллега и я, могли бы посовещаться?

Тот вздрагивает:

– Разумеется...

И выводит господ из комнаты. Вскоре он возвращается. Тут время будто замирает. Гари стоит по правую руку от Матье, отец - по левую. Оба смотрят на больного, который, закрыв глаза, витает где-то далеко, в наркотическом тумане... Наконец профессор Френнесен, заглянув в дверь, просит хозяина дома последовать за ним.

– Я тоже хочу пойти. Я хочу все знать. Матье нельзя увозить...

Директор пароходства обещает возбужденному мальчику, что перескажет ему все, о чем будут говорить врачи, -перескажет точно, без пропусков.

– Состояние больного не очень хорошее, - говорит д-р Мирдал, когда Клаус Бренде заходит вместе с профессором в комнату, где оба хирурга совещались.
– Точнее сказать: оно нам не ясно... и его трудно назвать обнадеживающим...- Он начинает говорить о повреждениях брюшной полости. Профессор Френнесен предоставил слово ему.

– Вероятно, злоумышленники намеревались вспороть своей жертве живот. На это указывает длинный порез, начинающийся слева от пупка и заканчивающийся в промежности. Но они только рассекли кожу, и это ранение несущественно - с медицинской точки зрения. Я скрепил края зажимами. Однако выше этого пореза - к счастью, с левой стороны, а не вблизи от печени - брюшина была

проколота или прорезана насквозь. Я надеюсь, что речь идет именно о порезе, а не об ударе колющим предметом; но последнее не исключено хотя бы потому, что оружие было туповатым: скорее всего, обычный карманный нож. Эта вторая возможность внушает большую тревогу, поскольку сильный удар в брюшную полость мог привести к повреждению одной из кишечных петель. Впрочем, те кишки, которые прикреплены главным образом к брыжейке (а к брюшной стенке - лишь отчасти, вторично), очень подвижны, и если использовался не кинжал и не острый нож, то петля - к примеру, тонкой кишки - при прикосновении к ней лезвия могла отклониться в сторону. Брюшину прорезать труднее, чем мышцы брюшного пресса, -это тоже позволяет надеяться на менее опасное ранение. Мальчик - друг вашего сына, - похоже, видел, как наносилась рана. Во всяком случае, он сказал, что Долговязый засунул в рану пальцы, чтобы расширить ее. Я бы интерпретировал это как благоприятное обстоятельство; хотя своими руками, наверняка грязными, преступник занес в брюшную полость бактерии и вирусы. Мы тщательно вычистили рану, зашили ее. После первого сильного кровотечения, происшедшего несколько часов назад, дальнейшая потеря крови была незначительной. Мы поэтому смогли хорошо осмотреть место ранения. Если нож проник глубже, что пока кажется маловероятным, то этот уходящий вглубь разрез не виден и может быть выявлен только в ходе еще одной операции. Итак, диагноз неоднозначен. Мы надеемся, что сможем ограничиться борьбой с инфекцией. Уже одно это, если возникнут осложнения, будет достаточно трудной задачей.

– Вы вот упомянули грязные руки одного из живодеров. Какая опасность от них проистекает, мне понятно. Но друг моего сына, по его же словам - не знаю, обратили ли вы внимание, - после сам облизал рану. Сильно ли это ухудшило ситуацию?
– Клаус Бренде, душевно измученный, говорил запинаясь, словно подросток, только что получивший нагоняй.

– На сей счет могу вас успокоить, - отозвался профессор Френнесен. Теперь он принял на себя роль говорящего.
– В отличие от некоторых своих коллег, я верю в оправданность инстинктов, даже если они... по видимости... противоречат усвоенным нами правилам гигиены. Как известно, люди вынуждены постоянно корректировать свои представления... Так вот, любое раненое млекопитающее облизывает себя... или пытается облизать. Мы кое-что знаем о свойствах слюны; но далеко не все. В наших железах внутренней секреции происходит много такого, что мы не можем проанализировать. Если я правильно понял, именно чувство симпатии к вашему сыну побудило этого мальчика попытаться помочь ему таким примитивным способом. Что, по моему мнению, имеет решающее значение. Язык любви воздействует иначе, чем язык ненависти.

Д-р Мирдал говорит, что не разделяет такого мнения. И считает необходимым подчеркнуть: последняя фраза его уважаемого коллеги к делу вообще не относится. Но профессор Френнесен еще не закончил.

– Господин д-р Мирдал и я единодушно пришли к выводу, что лучше всего было бы отправить вашего сына в клинику. Уже сегодняшнее хирургическое вмешательство, произведенное в антисанитарных условиях...

Тут д-р Мирдал перебивает его:

– Я, помимо прочего, имею фельдшерский стаж. Уже будучи врачом, я во время войны почти полтора года проработал на перевязочных пунктах непосредственно за линией фронта. Я сам предложил свои услуги Красному кресту... главным образом, чтобы набраться опыта. Мы ведь живем в маленькой нейтральной стране, не страдавшей от таких трагических потрясений уже очень давно. Я хочу сказать только, что видел всякого рода ранения... в любых сочетаниях... и с самыми разными исходами. Тогда хирургические вмешательства производились без особых раздумий. Пара уколов и всё. Об асептике и речи не было. Но удивительно, что у нас, производивших операции, так сказать, в полевых условиях, было - в процентном соотношении -меньше смертных случаев от септических осложнений, чем в тыловых лазаретах, где врачи при оперативных вмешательствах все-таки прибегали, пусть в ограниченных пределах, к асептике. Дело в том, что наряду с вредоносными бактериями существуют и бактерии полезные; имеются даже пожиратели бактерий - бактериофаги; разные вирусы борются между собой. В бараках мы всем им предоставляли свободу - и результатом было неконтролируемое смешение темного и светлого, смертельная борьба между ними, для нас остающаяся незримой. В лазаретах же получалось так, что врачи убивали главным образом полезные бактерии - а вредоносные буйно размножались, поскольку уменьшалось число их врагов. Обладая таким опытом, я считаю решение произвести хирургическое вмешательство у вас в доме вполне оправданным. Помимо прочего, нам нельзя было терять время. Не обманывайте себя относительно состояния больного. Немного детской слюны - еще раз вернусь к этому - ничего не прибавило и не убавило. Грязные пальцы, проникшие глубоко в рану, - вот в чем серьезная проблема.