Это не любовь
Шрифт:
Села она подальше, умница. Хотя и на расстоянии первые несколько минут умудрялась сильно его нервировать. Потом, разумеется, он взял себя в руки.
А после пары заметил – волнение ушло, а радость осталась.
В перемену на кафедру даже не пошёл – опять Жбанков начнёт цепляться, что-нибудь вроде: «Вчера были не в духе, сегодня – в духе, какой вы переменчивый».
Права Лариса – этот Толя следил за каждым его шагом, напряжённо выжидая, когда он оступится. Это злило, угнетало, раздражало… всегда, но не сегодня.
Сегодня ему нравилось
После лекции не удержался, написал ей:
«Ты зачем пришла? Ты же болеешь».
Она ответила почти сразу: «Выполняю обещание. И я уже выздоровела». И опять смайлик.
Эти смайлики у неё – как знаки препинания, везде, причём где надо и не надо. Но пусть. Пусть какие угодно лепит смайлики, скобки, двоеточия, раз ей так хочется.
В четверг они не виделись, ни разу не столкнулись в институте, хоть он и высматривал её на переменах.
А в пятницу первым делом, ещё до пары, поинтересовался: «Готова к моему семинару?».
Ответила: «Как пионер». И снова улыбающаяся рожица.
«Тогда буду спрашивать».
«Боюсь».
«Не бойся».
«Может, лучше наедине?».
Его тут же бросило в жар. Ну и зачем она так ему пишет перед семинаром? Хотя, может, она ничего такого и не имела в виду. Это он видит то, чего нет. Как в поговорке – у кого что болит…
В любом случае на пару явился разволнованный. На неё почти не смотрел прямо, только когда она входила в аудиторию и усаживалась с краю, у окна. Боялся, что невольно выдаст себя.
Однако, в то же время, постоянно держал её в поле зрения. И конечно, подметил, как она прихорошилась. В сапожках пришла и в юбочке короткой. И вообще, какая-то она сегодня особенная. Отросшие волосы собрала кверху заколкой, хотя он и к вихрам вразлёт уже привык.
С двести пятой группой семинары всегда проходили оживлённо. А сегодняшняя тема и вовсе вызвала среди девочек ажиотаж.
Разбирали Фаулза, точнее, его «Коллекционера». Кто-то – большинство – жалел Миранду. Кто-то – и Миранду, и Клегга. Да, и такие нашлись.
Анварес был бы рад полярности мнений, если бы эта жалость имела под собой хоть какое-нибудь обоснование, а не романтическую ересь.
– А мне никого из них не жалко, – заявила с места Аксёнова.
Анварес заметил, как Люба Золотарёва, переглянувшись с другими девчонками, хмыкнула.
– Почему, Юля? – пересилив себя, посмотрел ей в глаза и, забывшись, назвал по имени.
Губы его дрогнули – еле сдержался, чтобы не улыбнуться.
– Чтобы кому-то сочувствовать, по-настоящему, а не на словах, надо поставить себя на его место. А они оба настолько неприятны, что мне не хочется примерять их суждения и ощущения на себя, понимаете? Эти их взгляды и мнения, они как чужое, грязное платье, которое просто брезгуешь на себя надевать.
Одногруппницы её зашипели-зашикали. Люба взвилась:
– Как можно ставить на одну ступень маньяка и жертву?! Он ведь похитил её, держал насильно…
–
– Ну, тут нечего обосновывать. Разве надо обосновывать, когда тебе не нравится что-то плохое? Плохое оно и есть плохое. Клегг – болен и неразвит как личность. Он творит зло, но едва ли понимает это. Он как ребёнок, которому до жути захотелось иметь полюбившуюся игрушку. Нет, он понимает, конечно, что в глазах общества насильно держать девушку взаперти – это преступление, но сам-то оправдывает себя полностью. Мол, раз любит, значит – простительно. А Миранда – ну это просто какое-то воплощение снобизма и самолюбования. Тщеславная, лицемерная пустышка… Сама ситуация, естественно, омерзительна и повергает в ужас. Но Миранда от этого не становится краше и приятнее…
Аксёнову словно потоком понесло. Так разошлась, отстаивая своё мнение, что даже руками активно жестикулировала.
Анварес слушал её и уже, не скрываясь, улыбался. И хотя сам мыслил иначе, и такой максимализм и прямолинейность в суждениях его обычно отталкивали, сейчас он даже и не думал возражать или спорить. Вот так рубить с плеча – в её духе. Не признавать полумер – тоже. Но зато видно – сама читала, сама размышляла, а не прикрывалась выдержками из заумных статей.
Он бы её даже похвалил, будь они одни.
Впрочем, все и так поняли, что он доволен. Девушки удивлённо переглядывались. И Золотарёва после пламенной речи Аксёновой вяло что-то возразила и сдулась.
А ему было приятно.
86
После пары Анварес аж не утерпел и, по собственным меркам, перешёл все границы разумного – взял и набил Аксёновой смску.
И ведь знал притом, что позже будет казнить себя за эту слабость, но всё равно не сдержался.
Нет, первая смска была ещё вполне:
«Ты сегодня молодец».
От неё, конечно же, смайлик.
А потом, чуть помешкав, выдал:
«Можем поужинать вместе после занятий».
«Я – за! Умираю с голоду», – то ли в шутку, то ли всерьёз ответила она.
И вот тут встал вопрос – как им встретиться.
Не решался он посадить к себе студентку на виду у всех. С тем же успехом он мог продефилировать с ней в обнимку вдоль холла. Потому что если кто увидит – выводы сделают мгновенно, ещё и лишнее додумают, и в деканат, уж конечно, сразу донесут.
Решил, что благоразумнее будет проехать квартал и там её подождать. Так и написал.
Спустя несколько минут она ответила:
«Простите, Александр Дмитриевич. У меня вечером образовались дела. Я не смогу поехать с вами».
Первый порыв был перезвонить, настоять, уговорить. Но вовремя себя одёрнул. Не хватало ещё просить и унижаться. Раз у неё есть дела поважнее, что ж…
Домой вернулся крайне удручённый, настолько, что даже уже и не пытался ничем оправдать своей нездоровой тяги к ней. Просто признал – без неё плохо, очень.