Это они, Господи…
Шрифт:
Всё это глубоко знаменательно для наших дней. Однако я буду обстоятельно говорить лишь о пятом тектоническом событии…
Наконец-то! Слава Богу! Как гора с плеч! Сколько можно было тянуть! Он, как сказано в майском номере «Совсекретно» «давно живёт по преимуществу в Америке и видимо, чувствует себя там больше дома, чем в России». Да,
В штате Оклахома Поэт давно как дома. А он ведь больше, чем поэт. И в Оклахоме равных нет.Увы, в далёкой Оклахоме, однако к дню рождения он обязательно приезжает в Москву
Неужели до сих пор не поняли, читатель, о ком и о чем завёл я речь? Да о Евтушенко же Евгении и о премии в 5 миллионов рублей, наконец-то, к 75-летию недавно полученной им. Столь долгая волокита, скорее всего, объясняется собственным признанием поэта: «Я, как ни странно, Наташа, застенчивый человек. Лишь рюмка вина помогает мне преодолевать эту застенчивость». А ведь застенчивость — родная сестра скромности и робости, стыдливости и стеснительности. Вот какой благоуханный букет. Какие же тут премии! Я думаю, что многие не поверят, что поэт сам сказал о своей застенчивости. Вспомнят хотя бы о том, что за всю русскую историю только он да Солженицын обрели роскошные поместья по обе стороны океана. И это застенчивость?.. Поэтому указываю источник: Наталья Дардыкина. Интервью «Летающий Ев-гений». МК, 17 июля 2008, с. 10.
Титан фаллической поэзии
Эта Дардыкина и есть та Наташа, его ровесница из «Московского комсомольца», которой поэт и сделал потрясающее признание о своей застенчивости. У него едва ли не во всех газетах есть пламенные почитательницы-сверстницы: вот в МК эта Дардыкина, в «Комсомолке» — Ольга Кучкина, в «Новых Известиях» — Юлия Немцова, в «Новой газете» — неужели не Юлия Латынина?… И когда он является из своей Оклахомы, этот рой так и набрасываются на его. И о чем только не расспрашивают, что только не выпытывают!
— Как детишки Женечка да Митенька?
— Прекрасно! Уже меня переросли и оба стихи пишут.
Это очень интересно. У гениального Пушкина было четверо детей, и ни один не стал писателем; у гениального Толстого — восемь, и тоже ни один не стал писателем. А у не очень гениального Сергея Михалкова — только двое, и оба получили по наследству великий художественный дар; у не совсем гениального Евтушенко тоже только двое, и тоже уже тянутся к наследству. В чём дело? Загадка…
Почему-то интервьюерши не спрашивают, а где третий — усыновленный Петя, с которым Евтушенко так носился, таскал по своим вечерам, сажал рядом, куда он девался, пишет ли тоже стихи или ему не до этого?
— А как твоя жена Маша? Пишешь ли ты ей стихи?
— Маша на тридцать лет моложе меня. Конечно, я пишу ей стихи. Вот, могу почитать. Оцените полёт духа. Но рядом напечатайте и стихи, посвященные первой жене — Ахмадулиной, которая на тридцать лет старше Маши…
Он читает, а газета потом печатает то и другое:
Я люблю тебя больше природы, Ибо ты…Дардыкина уже ликует: настоящая поэзия не может без «иба-ты»?! Женя, ты гений фаллической поэзии!
Ибо ты как природа сама…Ну, это несколько странно для гения. Когда Николай Тихонов писал
Ты мне нравишься больше собаки, НоТут всё обоснованно и понятно. А у нашего гения? Он считает нужным обосновать и доказать свою любовь логично — «ибо» (хотя прав был Горький: «Любовь, как солнце на небе, — неизвестно на чём держится»), но логики-то нет. Всем известно, что любая женщина, любой мужчина это часть природы, даже, если угодно, её венец. Вот и надо бы написать примерно так:
Пусть узнают все в мире народы — Я и в 75 — жеребец. Я люблю тебя больше природы, Ибо ты — её перл и венец!А он закончил так:
Я люблю тебя больше свободы. Без тебя и свобода — тюрьма.Это лицемерно: чего ж, спрашивается, ты так часто и добровольно оставляешь жену и мчишься за океан — прямо в российскую тюрягу. Дардыкиной эти строки без «иботы» едва ли понравились, но она тотчас нашла другой повод для восторга.
Матвиенко — Тимошенко — Евтушенко
— Как любишь ты, Женя, предстать перед публикой в рубашке неимоверно цвета!
О да, страсть к рубашечкам, брючкам, кепочкам и вообще к переодеваниям у него невероятная. Тут сразу всплывают в памяти только три всем известных великих имени: губернатор Матвиенко, бывший украинский премьер Тимошенко и вот между ними оклахомский поэт Евтушенко. Но он всё же кое в чем отличен от дам-соперниц. Те, согласитесь, одеваются и несколько раз на дню переодеваются, вероятно, и раздеваются со вкусом, а этот каждый раз — как петрушка, а уж раздевается на публике так, что не приведи Господи видеть. Вот его цветная фотография в «Комсомолке» три года тому назад, когда он, как обычно, примчался в Москву на свой день рождения. Стоит в костюме с букетом в руке: весь в полосочку, в клеточку, в крапинку, одна пола пиджака белая, другая голубая, о^на штанина розовая, другая… И ведь так с юных лет! Уже тогда Твардовский ему однажды сказал: «Ты не поэт, а циркач!». Проморгал.
И потом. Морально-политическое переодевание дамы совершили только один раз: были комсомолками — стали антисоветчицами. А он, кроме этого, сколько?.. Считать вам не пересчитать.
— У тебя в Переделкино, продолжает изливать восторг Дардыкина, — совершенно великолепная пристройка к дому (уж о самом доме она и не говорит) из светлых брёвен — роскошная кухня, где сотворяется не еда, а, кажется, какой-то особенный образ жизнелюбия.
Да, он пылко, но застенчиво любит эту новую жизнь в новой России. Вот издал роскошную, как кухня на даче, книгу, на красной обложке которой золотом — «Ев-гений». Разве это можно было при проклятой советской власти.
Юлия Немцова, увидев эту книгу, призналась в «Новых Известиях»: «Сразу вспомнились строки
Ты — Евгений, я — Евгений. Ты — не гений, я — не гений…И дальше». А дальше не так роскошно, как кухня. И мы не будем цитировать. А дадим свой вариант окончания:
Ты — поэт и я — поэт. Но тебе подобных нет.И в самом деле нет, с какого конца ни подойти. Даже если с такого, вроде бы пустячного, как помянутая страсть к переодеваниям.