Это сильнее всего(Рассказы)
Шрифт:
Я вспомнил о своем ночном знакомом и, чтобы подтвердить догадку, попросил свести меня с Кондратюком.
— А он на горе остался, — сказал боец, улыбаясь. — Объяснял нам, что в горах воздух особенный, прозрачный. Говорят, когда через ущелье огонь ведешь, обман в расстоянии до точки прицеливания происходит. Он сейчас проверяет, как прицел устанавливал: правильно или нет.
— Вы же сказали, что он немцев бил без промаха?
— Это он сам знает. Но мнительный, не желает со своим талантом считаться. Ему цифры нужны. Наш товарищ Кондратюк
Белый город, сложенный из инкерманского камня, амфитеатром замыкал зеленую сверкающую воду залива.
1943
Кузьма Тарасюк
— Вот так Тарасюк!
— Вот тебе и вобла, карие глазки!
— Отчудил!
— И откуда прыть взялась?!
— Прямо лев!
— А до чего кислый парень был.
— Теперь он немцу кислый!
Тарасюк стоит посреди землянки. Застенчивая, расслабленная улыбка блуждает на его изможденном грязном лице. Он пытается расстегнуть крючки на обледеневшей шинели, но пальцы плохо слушаются.
Кто-то из бойцов помогает ему снять шинель, и от этой дружеской услуги он еще больше теряется.
Кто-то дает ему в руки горячую кружку с чаем, еще кто- то сыплет в кружку сахар, чуть не весь недельный паек.
— Сбрось валенки.
— Орлы! У кого что есть — тащи.
Ему дают валенки, теплые, только что снятые с ног, а владелец их залезает на нары.
Целую банку разогретых консервов ставят ему на колени и тут же суют скрученную цыгарку и подносят огонь.
Тарасюк не знает, что ему сначала делать: надеть сухие валенки, пить чай, есть консервы или курить?
С головы Тарасюка сматывают окровавленные тряпки и бинтуют чистым бинтом. Тарасюк покорно подчиняется всему.
Он не может произнести ни одного слова…
У него першит в горле. Он все время откашливается.
Ему хочется плакать.
Тарасюк трет глаза и шепотом говорит:
— Печь дымит очень.
И трет глаза. А печь вовсе не дымит.
Кто-то ворошит солому на нарах, стелет сверху плащ- палатку, готовит изголовье.
Чумаков, самый грубый человек в отделении, кричит:
— Сегодня козла отставить! Тарасюк спать должен. Понятно?
А Тарасюк все никак не может справиться с блаженной, расслабленной улыбкой на своем лице. Сладкое самозабвение, почти как сон, не покидает его.
Тарасюк ложится на нары. Он притих. Его накрыли шинелями. Свет коптилки отгородили газетой.
Но Тарасюк спать не может. Он дрожит под
Есть одна простая мера отношений человека к человеку на войне.
Эта мера воздается мужским воинским товариществом. И нет ничего справедливей этой меры. Став солдатом, ты увидишь ее в большом и малом, и будет она твоей гордостью, любовью, совестью, всем на свете, и дороже жизни.
Тарасюк был одинок. Но в этом виноват был он сам.
После первого боя командир проверял у новых бойцов количество оставшихся боеприпасов. Тарасюк израсходовал только шесть патронов.
— Почему мало стреляли?
Тарасюк молчал.
— Товарищ Тарасюк, в чем дело?
— У меня… Я… Видимой цели не было, — промямлил Тарасюк.
А потом к Тарасюку подошел боец Липатов и горячо сказал:
— Зачем про цель наврал? Страшно было. Ведь, правда, страшно? Дашь по нему раз, а он по тебе очередь. А ты молчишь, и он молчит. Ведь так?
— Нет, — сказал Тарасюк, хотя это действительно было так.
— Значит, ты вон из каких. Ну, ладно, — сказал Липатов.
За ужином Тарасюк попросил:
— Ребята, лишняя ложка есть?
Но Липатов сказал ему:
— «Военторг» тебе тут, что ли? Свою надо иметь.
Перед сном бойцы разговаривали. Чумаков сказал:
— Я очень приятно жил и по-другому жить несогласный. Вот какая у меня страшная злость на немцев.
Липатов оглянулся на Тарасюка и сказал:
— Есть и такие, у кого от хорошей жизни сердце, как курдюк.
— Есть и такие, — согласился Чумаков и тоже поглядел на Тарасюка.
— Я свою жизнь всегда готов отдать, — сказал Тарасюк.
— Даром, — перебил его Липатов. — Это немец любит. Он любит, когда его не трогают, чтоб самому тронуть.
— Ты что думаешь, я трус?
— Нет, это я трус, — спокойно сказал Липатов, — и при всех говорю, что трусил, и для того говорю, чтоб все знали и в следующий раз спуску не давали, — и вызывающе повторил: — Вот сказал, и теперь все знают, и теперь я трусить уже никак не смогу. Не выйдет теперь у меня трусить.
— Правильно, — сказал Чумаков, — теперь ты трусить не будешь. Раз у тебя такая совесть острая, никак не будешь.
В первом бою человек испытывает чувство тоски. Это чувство подавляет, изнуряет, делает беспомощным, избавиться от него сразу трудно. Это — как душевная болезнь.
Тарасюк, страдая от этого чувства, жался к соседу.
Но Липатов крикнул:
— Держи дистанцию!
Тарасюк отполз, остался один. Сначала он стрелял, не видя врага, потом он подумал, что стреляет для того, чтобы не бояться. Ему стало стыдно, и он перестал стрелять.
В бою чувствуешь, если не видишь, поведение своего соседа. Помочь слабому — мужественная обязанность товарища. И Липатов хотел помочь Тарасюку, но Тарасюк, не поняв его намерения, отрекся от помощи и тем самым отрекся от дружбы и стал одиноким.