Это сильнее всего(Рассказы)
Шрифт:
Войдя в квартиру, Кузьмичева искала спички, бродила, спотыкаясь в темноте, роняя на пол какие-то вещи, и, когда она, наконец, зажгла лампу, Мария Ивановна увидела грязную комнату, кастрюльку, стоящую на стуле, высохшую картофельную кожуру на столе, трюмо, почему-то повернутое стеклом к стене.
Не раздеваясь, Кузьмичева начала растапливать печь. Словно для того, чтобы объяснить неженскую запущенность, она сказала:
— Ухожу чуть свет, возвращаюсь вечером. Да и не к чему красоту разводить, все равно одна.
Мария
Прошла неделя, а Мария Ивановна все вспоминала о новой знакомой. И не потому, что Кузьмичева ей понравилась, — она ей совсем не понравилась, — просто Мария Ивановна не могла оставаться равнодушной к человеку, который имеет хоть косвенное отношение к ее сыну.
Выбрав время, она снова пошла к Кузьмичевой. Той дома не оказалось. Мария Ивановна решила подождать. В коридоре было очень холодно, на дровах, сложенных в поленницу, не стаял снег. Мария Ивановна сильно замерзла и уже хотела уходить, но вышла соседка Кузьмичевой и пригласила ее в свою комнату.
И, как это часто бывает, когда две женщины разговаривают о третьей, соседка рассказала все, что знала о Кузьмичевой.
Муж Кузьмичевой работал механиком в силовом цехе. Он учился в вечернем институте, организованном при заводе, и должен был скоро стать инженером.
Он, по-видимому, принадлежал к людям гордым, самолюбивым и волевым.
Нина — она проще и моложе. И любила его она так, как любит женщина, когда хочет отречься от собственного существа, хочет чувствовать, как чувствует он, думать, как думает он. В этом и сила любви женщины и ее слабость. Муж частенько подшучивал над ней, над ее бесхарактерностью. И это понятно: ведь очень часто мужчина видит не удивительно духовную силу в женщине, беззаветно, всем существом отдавшейся ему, а только признак женской слабости, которая постоянно нуждается в покровительстве и защите.
Когда муж ушел на фронт, Нина поступила на курсы медсестер. Она мечтала попасть в ту часть, где служил ее муж. И она чувствовала себя счастливой, потому что хорошие, радостные, письма получала от мужа. И когда он посоветовал ей закутывать ноги старыми газетами, а уж потом надевать носки, она послушно выполняла его совет, хотя погода была вовсе не холодная.
Незадолго до окончания курсов Нина решила отпраздновать день своего рождения и пригласила на вечеринку лейтенанта интендантской службы Зухарева, который служил с ее мужем а одной части и приехал в город в командировку. Позвала она и капитана Капустина, с которым познакомилась при таких обстоятельствах.
Вместе с подругами Нина ходила на донорский пункт. И, как все девушки, к ампулам со
Выздоровев, Капустин отправился к Кузьмичевой, чтобы поблагодарить ее, а так как эта встреча совпала с днем рождения, Нина пригласила капитана к себе в гости.
Капитан явился с огромным букетом цветов.
Вечеринка прошла очень весело. Радостная от того, что близок день окончания курсов и скоро она сюрпризом явится к мужу, Нина веселилась до упаду.
Капустин, относившийся с благоговением к своей спасительнице, весь вечер не спускал с нее восхищенного взгляда и даже под конец прочитал сочиненные им в госпитале и посвященные ей стихи.
Только один человек не разделял общего веселья — лейтенант Зухарев. И чем сильнее веселилась Нина, тем более мрачнел он.
А через две недели пришло от мужа письмо, и адресовано оно было не Нине, а ее подруге. Кузьмичев просил передать жене, что деньги по аттестату она будет получать, пока он жив или пока не кончится война, но он прекращает переписку — ни читать ее писем, ни отвечать на них он не будет.
В отчаянии, не закончив курсов, Нина поехала на фронт разыскивать мужа. Пропуска у нее не было. Проблуждав в прифронтовой зоне более месяца, она вернулась обратно, опустошенная, убитая горем.
Ко всему этому присоединилось чувство жгучего стыда — ей казалось, что все ее презирают за то, что муж- фронтовик ее бросил.
Она поступила на швейную фабрику, находящуюся на другом конце города, где ее никто не знал. Сразу пропали се жизнерадостность и общительность. Она стала теперь хмурой и нелюдимой.
Кузьмичева встретила Марию Ивановну неприязненно. Она даже не предложила ей сесть. Но Мария Ивановна сделала вид, что не заметила этого.
— Я вот почему снова к вам пришла, — сказала Мария Ивановна просящим, таким не свойственным ей тоном: — больше пойти мне некуда, а вы мне единственно близкий человек. Ведь вы не откажете помочь матери сослуживца вашего мужа. Хотя бы две недели разрешите у вас пожить. А там я найду себе угол, мне обещали. Помогите мне.
— Да разве я что-нибудь… Пожалуйста, — сказала дрогнувшим голосом Кузьмичева и растерянно добавила: — Да садитесь, раздевайтесь, почему вы стоите?
Новое жилье причиняло Марии Ивановне массу неудобств.
Расстояние от ее квартиры до завода было ровно в два раза короче. Дома она слала на перине, а здесь — на узеньком жестком диванчике. Она привыкла к своему дому и ни разу в жизни не ночевала в чужом.
Но она понимала — иного пути к сердцу женщины, грубо жестоко оскорбленному, нет. К соболезнованиям, сочувствиям оно глухо. Оно может только открыться само, состраданием к чужому горю. И Мария Ивановна вызвала его на это, чтобы открыть и свое сердце.