Это сильнее всего(Рассказы)
Шрифт:
Я попробовал поддеть мастера:
— Ну что ж, в дереве они плохо разбираются. Это понятно: чужое им все здесь. А в технике?
Василий Игнатович быстро положил свои тяжелые руки на колени, уперся, словно собираясь встать, и, не спуская с моего лица гневного взгляда, глухо сказал:
— На прошлой неделе немец в контратаку шестнадцать танков бросил. Пятнадцать подбил. Шестнадцатый дров нам наломал. Знаете, что это за машина была? Наша машина. Она немцам когда-то досталась, какая-то сволочь ее живой оставила. Вот они ее и пустили. От лобовой брони наши снаряды отскакивали. Беда, насилу убили. У меня до сих пор голова болит,
Журочкин полез в карман и стал дрожащими от обиды пальцами скручивать цыгарку.
В девять тридцать началось наше наступление. Сначала приминая землю плоскими, как тяжелые трапы, гусеницами, прошли новые земные броненосцы, ринулись «КВ», дальше катились «Т-34»; эти стальные волны завершали «шестидесятой», похожие на торпедные катера, такие же проворные и низкие.
Танковое наступление поддерживала артиллерия огневым валом. Гул разрывов слился с ревом моторов, воздух стал плотным и шатался. Внезапно над самыми вершинами деревьев пронеслась стая штурмовиков, мгновенно исчезнувшая, как гремящая тень, — эти уже сделали свое дело.
Вечером я беседовал с командиром экипажа «КВ» старшим лейтенантом Петром Вихоревым. В сегодняшнем бою он уничтожил пять танков противника. Рассказывая мне подробности боя, Вихорев вынул из кармана зажигалку редкостной и тщательной работы. Положив ее на стол, он вдруг, перебивая меня, сказал:
— Вот взгляните на эту штуковину. Высшая награда! Выдается Василием Игнатовичем Журочкиным, нашим богом и целителем. Очень интересный человек, — и, чиркнув колесиком, Вихорев добавил: — Негасимый огонь, такую не купишь.
Побеседовать снова с Журочкиным мне не удалось. Он выехал на поле боя и осматривал там разбитые немецкие машины, чтобы определить их годность к дальнейшему употреблению. Подбитые фашистские танки были раскиданы на тридцати квадратных километрах.
Разве его тут найдешь, да еще ночью?
1944
Простая история
До войны Мария Ивановна Снегова была дамской портнихой. Она хорошо зарабатывала, каждое лето ездила в Крым. С заказчицами Мария Ивановна разговаривала властно. Если она заявляла — этот фасон или цвет вам не к лицу, — никакие силы не могли заставить ее принять работу.
В своем деле она у женщин считалась профессором.
Но когда сын ее Алеша уехал на фронт, Мария Ивановна пошла на завод, где раньше работал Алеша, и поступила туда штамповщицей. Муж Марии Ивановны погиб еще в гражданскую войну под станцией Касторкой.
Нелегко пятидесятилетней женщине сразу переделать всю свою жизнь.
Мария Ивановна сильно похудела: глаза впали, руки темные, в ссадинах. Она уже не походила на ту дородную даму, какой ее
Постоянная мысль о том, что Алешу могут убить, мучила ее. Алеша часто снился ей мертвым.
В цехе, где теперь работала Мария Ивановна, среди других женщин оказались две ее прежние заказчицы.
Нескольких работниц постигло тяжелое горе. И все женщины помогали им жить, преодолевать это горе.
И сколько ума, нежности, воли, проникновенной любви и самоотверженности было в этом постоянном внимании к чужому горю, что и тревога, теснившая сердце Марии Ивановны, начала ослабевать. Нельзя, видя истинную человеческую боль, не проникнуться мужеством тех, кто с такой твердостью ее переносит.
Мария Ивановна не очень-то уважала прежде своих заказчиц. Она видела частенько пустых, мелочных, эгоистичных, некрасиво скрывавших от мужей, как дорого они платят за каждое новое платье. Но здесь она увидела то, чего не видела раньше, — святую женскую преданность своим любимым и силу, которую они черпали в мыслях о тех, кто на войне.
Перебирая в памяти свою прошедшую жизнь, Мария Ивановна вспоминала, сколько времени суетно, зря было истрачено на собственное благополучие и ни на что больше. Даже заветную мечту покойного мужа она скрыла от сына. Как мужу хотелось, чтоб Алеша поступил в военное училище! А она думала только о том, как бы сберечь сына.
Не только внешность изменилась у Марии Ивановны, но и характер. Когда ее просили отработать за кого-нибудь вторую смену, она готовно соглашалась и думала: если и ее Алешеньке будет там трудно, то и ему не откажут помочь. По глубокому убеждению, появившемуся теперь у Марии Ивановны, все хорошее, как и все плохое, передается от человека к человеку, и рано или поздно то, что делает она для других, коснется ее сына.
С Ниной Кузьмичевой Мария Ивановна познакомилась к военкомате. У окна кассы, где выдают деньги по аттестатам, Мария Ивановна услышала, как молодая женщина, стоявшая впереди, назвала номер полевой почты — такой же, как и у ее сына.
Невольно Марию Ивановну потянуло к этой женщине, странно, неряшливо одетой, с нелюдимым взглядом, который так портил выражение красивого и еще совсем юного лица.
Но Кузьмичева вовсе не обрадовалась, узнав, что сын Снеговой служит вместе с ее мужем. Она невнятно пробормотала, что писем от мужа давно не получает, и хотела уйти.
Мария Ивановна не обратила внимания на нерасположение Кузьмичевой к разговорам и пошла проводить ее.
Идя рядом с упорно молчавшей женщиной, Мария Ивановна испытывала неловкость, но вместе с тем ей было очень приятно думать, что ее сын и муж Кузьмичевой находятся вместе, и она проникалась к ней теплым чувством близости.
Падал снег с дождем, дул порывистый ветер и возникло такое ощущение, словно кто-то беспрерывно встряхивает перед лицом мокрое, усыпанное снегом одеяло.
Мария Ивановна прежде носила хорошую беличью шубку, но теперь ходила в драповом пальто. Оно было не теплее армейской шинели. Мария Ивановна хотела чувствовать погоду так же, как и сын там, на фронте.
Сегодня она зябла на ветру, лицо у нее сморщилось и посинело.
Кузьмичева остановилась возле своего дома. Мария Ивановна продолжала рассказывать о том, как трудно в такую погоду на фронте — костров разводить нельзя: костры демаскируют. Кузьмичева была вынуждена пригласить ее к себе, иначе им пришлось бы еще долго стоять на улице.