Это знал только Бог
Шрифт:
– Что-то мне здесь не нравится, – произнесла Вера, исподтишка исследуя глазами зал.
– Брось, Верка, мы знали, куда идем, – сказала Майя. – Я раз в год бываю в ресторане, для меня это праздник.
Майка с Верой ели все подряд, что подносил официант. Еда и так вкусная, когда ее приготовит кто-то другой, а ресторанная кухня вдвойне вкусней, потому что такие блюда дома не сделаешь – не из чего. Николай присматривался к окружению. На первый взгляд люди как люди, правда, немного вульгарные, немного развязные, вместе с тем в этом гадюшнике они прижились, что было заметно по тому, как обслуживали официанты,
– Разрешите?
Майя и Вера получили инструкции: молчать, будто глухонемые, что и было выполнено. За подругу ответил Николай:
– Сквози на салазках, мои прищепки по бацалкам не топчутся. (Уходи, мои дамы не танцуют.)
– Не понял. Я с тобой брякаю? (Я с тобой говорю?)
– Тебе клюкало начистить или в рюкзак бросить, чтоб по тебе Шопен спел? (Тебе в рожу дать или в гроб уложить, чтоб похоронный марш сыграли?) – протянул Николай.
– Шо, шо, шо? – сморщился приставала, словно не расслышал. Затем вразвалочку, как морячок на палубе при морской качке, подкатил к Николаю. – Не понтуйся, фраерок захарчеванный. (Не ври, выдаешь себя не за того.)
Николай положил салфетку на стол, развернулся к нему и небрежно ударил под дых. Вера с Майкой не заметили, как он это сделал, лишь обе вздрогнули, когда приставала упал мордой на стол, а Николай зашипел ему в ухо:
– Укроп, я с тобой баланду травить не буду. (Дурак, я попусту говорить не буду). Не поканала масть – закрой амбразуру и дуй на базу. (Не получилось – закрой рот и иди на место.) Это правило.
Зал затих в провокационном ожидании, приставале нельзя было снести обиду, он выпрямился, зарычав:
– Ну, ты, падло батистовое!..
Кулак Николай поймал, сжал со всей силы и вывернул кисть бандита к его плечу, приставала бухнулся на колени, заскрежетав от боли. Разумеется, бросить товарища два буйвола не имели права, ринулись на Николая. Женщины с визгом разбежались к стенам, Майка и Вера кинулись к черному ходу, через который вошли, но задержались, следя за дракой. Звякала посуда, летали стулья, отъезжали столы. На сторону Николая стали трое мужчин, но и противоположная сторона получила подкрепление из нескольких человек. Драка не продлилась долго, кто-то заорал во всю глотку:
– Теща! (Милиция!)
Потасовка прекратилась, как по волшебству. За считаные секунды столы и стулья очутились на местах, за ними расположились клиенты, будто ничего не произошло. Николай рванул к Вере и Майке, за ними увязался паренек, скрылись в коридоре, ведущем к черному ходу. Что бы ни было, а тех, кто бежит от «тещи», не сдадут – это тоже правило. Их выпустил швейцар, который перебежал к запасному выходу, зная, что кому-то неохота встречаться с милицией.
– Держи петуха, – протянул пятерню Николай парню, который стал на его сторону в драке. – Тебя как?
– Фургон, – пожал тот руку Николая. Фургон – это кепка с козырьком, значит, парню дали кличку за любовь к кепкам. – А тебя?
– Викинг. Ты-то чего деру дал?
– С тещей здороваться нет резона. У меня
– Привычка.
– Коль нужда будет, найдешь меня на байдане (на вокзале), спросишь любого спирьку (мальчишку), меня знают.
– Найду. Ну, бывай.
Николай подхватил под руки Майку с Верой и запел:
– О, голубка моя…
– Я не предполагал, в какой смертельный капкан лезу, – сказал Линдер. – Но тогда для меня страшнее было обвинение в убийстве Пахомова и Нюши… Объявили посадку, самолет стал снижаться.
9
Арина вошла в палату, оперлась спиной о стену и наблюдала за Милой во время беседы с психиатром, не вникая в то, что говорила врач, ее интересовала несостоявшаяся мать. Признаков умственного расстройства, агрессивности или хотя бы нервозности не наблюдалось. Кроме одного: Мила Чибис упорно утверждала, будто умерший ребенок не ее. Подобного казуса в роддоме не случалось, Арина чисто из профессионального любопытства не могла отмахнуться от Милы, как отмахивались остальные врачи, мол, слегка тронулась, со временем пройдет. Младенцы, конечно, погибают, особенно у матерей, ведущих разнузданный образ жизни во время беременности, но никто еще не утверждал, что ребенка случайно перепутали.
– Я закончила, – сказала психиатр, поднимаясь.
– Подождите меня в кабинете, – попросила Арина. Она начала осмотр пациентки, измерила давление, прослушала сердце, легкие Милы, при этом непринужденным тоном говорила: – Ваше самочувствие удовлетворительное, через два-три дня мы вас выпишем, но вам необходимо…
– О каком самочувствии вы говорите? – перебила Мила.
– Я имела в виду общее самочувствие.
– Зачем же тогда меня пытала психиатр?
– Мы всегда приглашаем психиатра в подобных случаях, вы ведь получили травму…
– Послушайте… – Мила придвинулась к ней ближе. – Я вижу, меня проверяют, не сумасшедшая ли я. Но это был не мой ребенок, понимаете? У меня не будет к вам претензий, если мне отдадут моего, ведь не исключена ошибка. Со мной рожали еще две женщины, я допускаю, что нечаянно детей перепутали.
– Это невозможно, – мягко и вместе с тем убежденно сказала Арина.
– Да почему вы все так уверены? – слегка вскипела Мила. – Разве человек не может допустить ошибки?
– Может, – согласилась Арина, чтобы пациентка успокоилась. Однако та еще больше напряглась, упрямо наклонила голову и сжала челюсти. – Но не у нас. Когда рождается ребенок, ему на ручки надевают бирочки, где написано время рождения, число, фамилия матери. У нас с этим как нигде строго.
– Хорошо, поставим вопрос иначе. – Мила вышла из состояния сдерживаемого гнева, повела диалог с рассудочной холодностью: – От чего умер тот ребенок?
– Когда ребенок рождается с множеством патологий, он не выживает.
– А как мог не выжить мой сын? Беременность проходила прекрасно, у меня даже токсикоза не было. Все уверяли, что он здоров.
– Видите ли… – Ох, как трудно разговаривать с матерью! – Скрытые формы патологий очень сложно установить. Если вы настаиваете, я сделаю выписку…