Этот большой мир
Шрифт:
Я начал с того, что одарил всех – и практикантку, и одноклассников, и отдельно Катю Смолянинову – чисто американской ослепительной улыбкой во все тридцать два тщательно вычищенных с утра зуба. И таки да, добился своего: по классу пронёсся недоумённый шорох.
– Во-первых, Катя, (очередная улыбка, адресованная персонально Смоляниновой) правильно говорить не Боливар, а Боливар, хотя об этом частенько забывают…
Такого она снести, конечно, не могла.
– Но Алла Георгиевна на прошлом уроке…
– Стереотип, и только. – ещё одна лучезарная улыбка. – И, как и большинство стереотипов, ошибочный. Не верите – можно
И шутовски развёл руками, получив в ответ широко потрясённый взгляд нашей признанной отличницы. Пассаж насчёт энциклопедии предназначен, впрочем, не ей, а практикантке, которая смотрит на меня во все глаза, слегка приоткрыв рот. Народ, то есть восьмой «В» в полном составе, безмолвствует.
…удивлены, девочки и мальчики? То ли ещё будет!..
– Я, с вашего позволения остановлюсь на дополнительной теме, то есть на мексиканской революции шестидесятых годов прошлого века – это почти через сорок лет после Симона Боливара и падения последнего оплота испанцев на континенте, перуанской крепости Кальяо. – бодро начал я свой «доклад». – Времена действительно были тогда занятные: по всему континенту, от южной оконечности, Аргентины и Чили, и до границы Мексики и Североамериканских штатов бурлило, как в закипающем котле, одни только войны за гуано и Великая Парагвайская война чего стоят…
По недоумённому выражению, проступившему на миловидном личике, было ясно, что об этих событиях Екатерина Андреевна слышит если не впервые в жизни, то уж никак не более второго раза. Вот и хорошо, это мне и нужно, добавим интриги…
– Один поэт, наш соотечественник, побывавший в тех краях, сочинил на эту тему стихотворение… своеобразное, но довольно забавное, и как раз об интересующих нас событиях. Вы позволите?..
Девушка кивнула – машинально, не успев сколько-нибудь обдумать моё предложение. Я набрал воздуха и…
…В ночном саду под гроздью зреющего мангоМаксимильян танцует то, что станет танго.Тень возвращается подобьем бумеранга,Температура, как под мышкой, тридцать шесть.Мелькает белая жилетная подкладка.Мулатка тает от любви, как шоколадка,В мужских объятиях посапывая сладко.Где надо – гладко, где надо – шерсть…Своего я добился – на задних партах скабрёзно захихикали, оценив по достоинству заключительный пассаж. Практикантка попыталась что-то сказать, но только открывала и закрывала беспомощно рот, словно вытащенная на берег краснопёрка.
…А в тишине, под сенью девственного лесаХуарец, действуя как двигатель прогресса,Забывшим начисто, как выглядят два песо,Пеонам новые винтовки выдает.Затворы клацают; в расчерченной на клеткиХуарец ведомости делает отметки.И попугай весьма тропической расцветкиСидит на ветке и так поет…На самом деле, я ничем не рисковал. Бродский, которого после эмиграции действительно занесла нелёгкая в Мексику, сочинил – вернее, только ещё сочинит – это стихотворение из цикла «Мексиканский дивертисмент» в текущем, 1975-м году. В СССР эти строки станут известны лишь через несколько лет, когда малоизвестный пока бард Александр Мирзаян положит их на музыку под названием «Мексиканское танго» – так что сейчас уличить меня никто не сможет даже в теории. Ну, а если потом кто-нибудь вспомнит и удивится, то мне это будет уже глубоко по барабану.
…Презренье к ближнему у нюхающих розыПускай не лучше, но честней гражданской позы.И то, и это порождает кровь и слезы.Тем паче в тропиках у нас, где смерть, увы,Распространяется, как мухами – зараза,Иль как в кафе удачно брошенная фраза,И где у черепа в кустах всегда три глаза,И в каждом – пышный пучок травы…Дальше пошли пояснения. Фраза «Максимильян танцует то, что станет танго», говорил я – это намёк на африканское происхождение названия танца (буквально, на нигерийском наречии означает «пляска под барабан»), а на родине современного танго это слово вошло в обиход лишь в девяностых годах прошлого века. Сам танцор – это не кто иной, как император Фердинанд Максимиллиан Иосиф фон Габсбург, получивший сан при поддержке французского императора Наполеона III-го. Последнему императору Мексики крупно не повезло: революционеры расстреляли его в 1867-м году, и эта дата, заявил я, и была взята поэтом в качестве заглавия. Имя автора стихов я благоразумно забыл упомянуть, а когда въедливая Смолянинова, не простившая мне унижения с ударением в имени Боливара, всё же поинтересовалась – улыбнулся лучезарнее прежнего и сослался на забывчивость.
На сём мой бенефис завершился. Екатерина Андреевна, к тому моменту кое-как опомнившаяся, вывела в дневнике пятёрку, и я направился на своё место, провожаемый удивлёнными, но уже без страха и неприязни взорами одноклассников.
…теперь-то мне дадут, наконец, прийти в себя?..
Ну что, из классического набора попаданца в «себя-школьника» я почти ничего не упустил? Так, зажимаем пальцы. Первый, большой: «начистить физиономии злыдням, которые обижали тебя в школе», готово. Правда, обошлось без мордобоя, но это, во-первых, ещё не поздно, а во-вторых ни к чему – результат получен, причём именно силовым путём. Второй палец, указательный: «завоевать авторитет самого крутого перца в классе» – первый шаг сделан и, думается, с результатом проблем не будет. Третий, средний: «потрясти одноклассников и учителей своими знаниями, чем углубить и расширить эффект от предыдущего пункта» – а я виноват, если оно само так получилось? Не двойку же было домой тащить… хотя заглядывать в мой дневник всё равно некому, во всяком случае, в ближайшие неделю-полторы…