Этот большой мир
Шрифт:
Ясное дело, я образовался, потому что это разом избавляло меня от ежедневной возни с овсянкой и ливерной колбасой – да и по деньгам выходило дешевле. На вид сухой корм мало отличался от хорошо знакомой нам обоим «Чаппи» или отечественной «Трапезы» – те же буроватые комки с острым, не самым приятным запахом. Видимо, и по вкусу он тоже соответствовал, поскольку Бритти новинку одобрила, проглотив на ужин полную порцию.
Но дело, конечно, было не только в обнаруженном продукте, отсутствовавшем в оставленной мною реальности. Уже дома, рассматривая этикетку на упаковке, я обнаружил, что сухой корм изготовлен артелью «Собачья радость», город Клин Московской области. Артель, понимаете? Артели и потребкооперация – термины, казалось, прочно забытые к концу семидесятых, после экономических реформ «кукурузника», и всплывшие гораздо позже, во времена расцвета теневой экономики, воплощением которой стали цеховики. А вот тем, кто
В ухо мне привычно ткнулся сначала мокрый нос, а потом купленный в соседнем магазинчике резиновый мячик: «чего это ты задумался, хозяин, собаченька заскучала, давай, поиграем!» Я принял из собачьей пасти игрушку – так и есть, уже прогрызен в трёх местах, и больше, чем пару дней не выдержит, придётся искать что-нибудь ещё. Замахнулся, запустил мячик в коридор. Бритька, спрыгнув с дивана, кубарем поскакала следом. Ретриверы – они такие, дай только чего-нибудь притащить…
Ладно, бог с ними, с глобальными проблемами. Пока мне везёт: и время для некоторой подготовки имеется благодаря родительской командировке, и материальных проблем нет, и даже в школе мои не слишком-то разумные (чего уж там…) выходки имеют шанс обойтись без особых последствий, поскольку никто ещё толком не знает, чего ждать от новичка. На прежнем месте учёбы наверняка возникли бы вопросы, недоумение, а здесь, пожалуй, что и прокатит…
Итак, в апреле этого 1975-го года мною прожито в роли попаданца уже четыре дня. Возникает разумный вопрос: это надолго? «Нет, ну, как вам сказать… – ответил И.О.О. на вопрос девочки Кати, пуская по глади Останкинского пруда сто двадцать восемь «блинчиков», – на всю жизнь…»
Что ж, на всю, так на всю. Я потрепал Бритьку по загривку и она, не выпустив из пасти мячика, с довольным урчанием перевернулась лапами вверх. Знаете, что, господа и товарищи, исполняющие особые и все прочие обязанности в этой истории? Пожалуй, мы оба не против…
Конец первой части
Часть вторая
Ступенька в небо
– Как вам, надеюсь, известно, первые работы над «космическим батутом» – журналисты называют его «орбитальной катапультой», но мы избегаем использовать этот термин – начались в сорок седьмом году. – говорил Геннадий Борисович. – Тогда по инициативе председателя Специального комитета по использованию ядерной энергии – надеюсь, вы не забыли его имя? – были собраны воедино все материалы, касающиеся аналогичных разработок у американцев, и на их основе была создана особая исследовательская группа. Некоторое время она работала, так сказать, в тени, осваивая по большей части, полученные данные, пока в пятьдесят четвёртом году не наметился, наконец, прорыв…
Студенты внимали, затаив дыхание. История создания ядерного оружия в СССР обросла за последние лет двадцать множеством противоречивых, а порой и откровенно диких слухов. И уж тем более, это относилось к детищу ядерного проекта, программе так называемых «безракетных запусков», которые Геннадий Борисович и его коллеги по НПО «Энергия», в чьём ведении находилась эта программа, именовали «космическим батутом». Подражание англоязычному термину «space trampoline», разумеется – но что поделать, если начало этим работам было положено именно за океаном, в далёком сорок третьем году одним суперсекретным проектом – суперсекретным для всех, кроме сотрудников советской разведки, сумевших раздобыть и переправить в Союз все материалы.
К сожалению, им об этом не расскажут, вздохнул про себя Димка Ветров, один из трёх студентов-практикантов, сидящих перед инженером в тесной аудитории. Во всяком случае, не сейчас – хотя Геннадий Борисович наверняка всё знает в подробностях. Кому как не ему, одному из ведущих инженеров проекта быть в курсе? И ведь не то, чтобы информация была запретной – поди, запрети что-нибудь, когда точно такие же работы ведутся и в Штатах, и во Франции, причём происходит это в рамках единой программы! – просто говорить и писать на эту тему как-то не принято. Глухая стена молчания, окружающая международную программу «Space trampoline» состояла по большей части не из прямых запретов, а из массы недоговорок и слухов той или иной степени абсурдности, и в них, как в болоте, тонули те крохи достоверной информации, до которых имел шанс докопаться неспециалист. А, поскольку такое положение вещей поддерживалось по взаимному согласию всеми сторонами-участниками, то действовала принятая система достаточно эффективно.
Во всяком случае, до тех пор, пока с Байконура, а потом и с мыса Канаверал во Флориде не были успешно осуществлены первые «прыжки» на орбиту. Теперь, как полагали все причастные к проекту (и Димка Ветров был совершенно с ними согласен), теперь ситуация должна перемениться кардинальным образом. А пока – что ж, здесь они, группа студентов Московского Энергетического Института для того, чтобы проходить преддипломную практику по своей специальности, а вовсе не для того, чтобы вести исторические изыскания. А уж что удастся услышать и осмыслить в недолгие свободные часы между заводом сжиженных газов (космодром потреблял уйму жидкого азота, кислорода и даже гелия), сидением в библиотеке и сном, то это их дело. Никто ведь не запрещает задавать старшим товарищам вопросы – другое дело, согласятся ли те на них отвечать? И здесь Димке и троим его однокашникам, пожалуй, повезло: их руководитель практики оказался человеком доброжелательным, сам интересовался историей всего, что связано с проектом «космического батута» – и охотно делился сведениями с «подопечными».
Вот и сегодня он устроил для них импровизированную лекцию в одной из комнатушек, примыкающих к библиотеке, и ни Димка, ни прочие студенты, и не подумали пропустить – и это несмотря на хроническое недосыпание и неумолимо накапливающуюся усталость. В течение тех полутора недель перед запуском, которые практиканты успели провести здесь, работать приходилось по двадцать пять часов в сутки; обедали студенты и их руководители сплошь и рядом на рабочих местах, а недолгие часы сна урывали в углу цеха на брошенных на пол матрацах. Ну, ничего, теперь, когда всё прошло успешно и корабль выведен (заброшен, как тут говорят) на орбиту, должно стать полегче. Вот и время появилось для лекций по истории вопроса – а это несомненный знак того, что нагрузка неуклонно снижается, оставляя время для дел, напрямую не относящихся к работе или подготовке диплома, которую, между прочим, тоже никто не отменял.
Сегодняшняя лекция касалась по большей части технических аспектов проекта. А именно – сложного комплекса криогенного оборудования, обслуживающего потребности нового стартового стола с установленным на нём гигантским сверхпроводящим бубликом, в «дырке» от которого и возникало то, ради чего городили весь огород. Неощутимая и неосязаемая, хотя и видимая глазом плёнка – не материальный объект, разумеется, и не плазменное облако, раскатанное в тончайший, куда меньше размера одиночного атома, блин, а своего рода, комбинация силовых, электромагнитных и ещё каких-то полей, названия которых у Димки не всегда получалось выговорить без ошибки. Плёнка эта именовалась «горизонт событий» и обладала удивительным свойством: при прохождении через неё материальный объект перемещался в заранее установленную точку пространства, лежащую где-то очень далеко, но обязательно на оси «бублика». Размеры и вес объекта роли при этом не играли, «космический батут» с одинаковой лёгкостью отправлял на орбиту и пачку овсяных хлопьев «Геркулес», и многотонный контейнер, наполненный научным оборудованием. Главная сложность заключалась в том, что в финишной точке «прыжка» перемещаемый объект обладал той же скоростью (и по вектору и по величине), какую он имел в момент пересечения «горизонта событий» – то есть гораздо ниже первой космической. А значит, должен был в полном соответствии с неумолимыми законами небесной механики, разделить судьба любого предмета, угодившего в гравитационную воронку планеты: снизиться, войти в разрежённые слои атмосферы и погибнуть там в огненном аутодафе. Или, если предмет был достаточно массивным, то его обломки имели шансы долететь до нижних слоёв, и если там в этом момент царил ночной сумрак – расцветить небо одной или несколькими огненными полосами.
Именно поэтому с помощью на орбиту отправлялись не просто контейнеры с грузом и пассажирами, а полноценные космические корабли – в советском варианте это были проверенные «Союзы», несколько доработанные под новые задачи. «Космический батут» забрасывал корабль на орбиту, расположенную несколько выше орбиты станции. При старте кораблю придавалось ускорение при помощи блока твердотопливных ускорителей, так что «горизонт событий» он проходил с некоторой скоростью, далеко, впрочем, не дотягивавшей до значения первой космической или так называемой «круговой» скорости. Этого требовало удобство дальнейшего маневрирования, но ни в коем случае не являлось обязательным – как объяснил студентам Геннадий Борисович, на стартовом столе имелось мощное гидравлическое устройство, способное при необходимости просто подбросить «полезный груз» на пару десятков метров вверх, сквозь «горизонт событий».