Этот добрый жестокий мир (сборник)
Шрифт:
Дерево, к счастью, оказалось вовсе не таким страшенным. Ах, извини, дорогое и красивое, за то, что ты сегодня надето. Эх, бабушка, где твои тридцать восемь… Ох, вот они. Все с тобой. Но как по деревьям лазать, тело еще помнит.
А вот и стрекозаврик. Шестикрылый, как серафим. Целехонек, просто застрял в развилке. Жанна, тронув его пальцем, включила функцию «полет» — и отправила зажужжавшую, засветившуюся игрушку в проем между ветвей навстречу восторженным воплям детворы.
Посмотрела ей вслед. Сквозь этот проем пустой бегунок рядом со скамьей было видно, а вот само «Иг место» —
Большой парень, который дважды доставал стрекозаврика из зарослей и вправил ему вывихнутое крыло. Токайо. Это для той испаночки было сказано. А раньше, подбегая к ним, внук его назвал, кажется, по-английски…
— Сань!
— Чего? — «Алекс-наимладший» уставился на Жанну в негодовании: его душа и тело рвались за стрекозавриком, который сейчас выписывал над площадкой ровный круг.
— Этот взрослый мальчик — ну, который помогал вам…
— Наменсбрудер?
— Как ты его назвал?
— Ба, ты что, немецкий тоже забыла? — В голосе внука явственно прозвучали покровительственные нотки. — Тезка же! Ну все, я занят…
И убежал.
Тезка. Жанна попыталась нащупать ногой опору внизу, не нащупала. Перехватив горизонтальную ветвь двумя руками, повисла, как на турнике, сделав ноги стальными для прыжка.
Тезка. Namesake. Если для испанской девчушки — Тосауо. Namensbruder, брат-по-имени…
По имени Алекс.
Спрыгнув, Жанна сразу окинула взглядом всю площадку. И, нещадно честя себя всякими памятными с детства словами, ни на один из европейских языков не переводящимися, прислонилась к стволу дерева.
Все хорошо. Вон он, внук, несется за летающей игрушкой, прыгает через ограду песочницы, и дела ему нет ни до каких тревог. Вон она, старушка, сидит все там же, на скамье-кресле.
Ведь все хорошо! Что это ей, дуре, дуре, дуре, вдруг подумалось…
Если уж на то пошло — вон и он, тот парень, в десятке шагов отсюда. Ну да, пускай Алекс. И что из этого? Не только в их семье Алексы встречаются! Сидит на корточках, разговаривает с девчонкой чуть помладше себя, тоже в стиле кляйдеркарта одетой, да и ладно: Жанна, слава богу, этим тинейджерам не мама и не бабушка. Еще не хватало… Пусть хоть в рванине ходят, если у них такая мода, хоть вообще голые…
Стояла, прижимая ладонью бешено колотящееся сердце, успокаивалась понемногу. Вот же дура…
— А Густав и Нотке тоже с тобой? — звонко спросила девочка.
У нее был сходный говорок. А, вот в чем дело: это просто диалектизм какой-то, Жанна его тут порой слышала — правда, все больше у стариков, той же Бинди хотя бы.
— Нет, — «тезка» помотал головой. — Им сюда ходу не было, это я их навещал, в Гарбсене и на улице Лейбница… Но только первые пару лет. А потом их и там не стало. У них ведь все по-другому, они же по юнгфольковскому обряду, черному…
— А ты, значит, иначе, — не спросила, а констатировала его собеседница.
— Иначе. Без обряда без всякого вообще. Это на самом деле нетрудно. Просто взять и остаться снаружи. За вас за всех —
— Надолго… — задумчиво произнесла девочка, — и вправду.
Паренек коротко глянул на нее — и тут же уставился в землю. Густо, свекольно покраснел:
— Я… это… Ну ладно, да, на тебя я особо загадал. А что, нельзя было? Скажешь — нельзя?
— Не скажу, — девочка в платье стиля кляйдеркарта вдруг засмеялась, как колокольчик прозвенел. Потянулась к «тезке», взъерошила ему волосы — он отшатнулся от нее так, что чуть не упал, и покраснел еще больше, хотя вроде некуда было. — Не скажу, дурачок. Ну, пошли!
Они разом, словно бы единым слитным движением, вскочили с корточек и, держась за руки, легконого зашагали прочь с детской площадки.
Жанна не смотрела им вслед, она и слушала-то их вполуха. Бинди-Шванхильд, откинувшись на высокую спинку, неподвижно сидела в своем кресле, Саня, наимладший, вместе с испаночкой, снова поймавшие стрекозавра, бурно спорили о его летных качествах, светило солнце, прогулочного времени оставалось еще целых тринадцать минут — и все было хорошо.
СЕРГЕЙ ЧЕКМАЕВ
СВЕТ ЖИЗНИ
Это был старый дом. Построили его еще в начале прошлого века. Он успел побывать и ночлежкой, и обычной больницей, и даже военным госпиталем, а несколько лет назад стал тем, чем давно хотел быть — родильным домом. Посеченные временем старые стены недавно заново отштукатурили и покрасили какой-то удивительно светлой розовой краской, и теперь дом стоял опрятный и нарядный.
В нескольких десятках метров от проходной к забору, окружавшему дом, пристроилась торговая палатка. Сначала дом невзлюбил ее. За то, что в шесть утра прямо под окнами начинали рычать моторами ранние машины с товаром, за то, что по ночам около палатки громко ссорились пьяные покупатели.
Но однажды к ней подъехала потертая «Газель». Дом снова нахмурился: еще водки привезли, что ли? Но нет — из машины выпрыгнули трое веселых парней, один тут же взялся за стремянку, второй сунулся в окошко к продавцу:
— Мы из «Света жизни». Вас предупредили, что приедем сегодня? Отлично. Тогда распишитесь вот здесь.
Рядом с палаткой раскинуло свои высохшие ветви давным-давно погибшее дерево. Дом помнил те годы, когда оно было еще зеленым, но с тех пор прошло немало лет. Теперь дерево стало людям не нужно, и его давно хотели срубить, да все никак не доходили руки. Разве что окрестные собаки находили в нем известную прелесть.
И вот теперь отыскалось для старого дерева настоящее дело. Троица сноровисто и бесстрашно ползала по высохшим веткам, опутывала их гибким прозрачным кабелем. Дом косился неодобрительно, эта суетливая работа казалась ему кощунственной.
Когда парни закончили, бригадир снова постучался в окошко:
— Принимай работу, затворник. Розетка есть? Нет?! Что ж ты молчал? Ладно, сейчас сделаем…
Несколько минут неразборчивого бурчания и стуков у задней стенки палатки показались дому вечностью. Наконец: