Этот добрый жестокий мир (сборник)
Шрифт:
Что касается поездок на озеро и прочего, то по этому поводу совсем нечего смущаться и краснеть. Она давно уже не «та русская девчонка, непонятно каким способом получившая грант от «Песталоцци-клаб» и сразу же положившая глаз на нашего золотого мальчика», а почтенная супруга этого золотого мальчика, мать его платинового сына и бабушка совсем уж бриллиантового внука.
Времена тогда были странные и смутные — второй тандем, пятый майдан… В Европе действительно не могли решить, как относиться к пришельцам из-за полониевого занавеса: с ужасом и отвращением или все-таки с сочувствием. Жанна
С некоторых пор она в общем начала понимать первоначальные чувства Алексовых родителей, а когда Сашка учудил такой вот вундеркиндский дубль — поняла и без «в общем». Да уж. Не сложись у нее тогда, в тот первый германский год, совершенно безоблачные отношения с Алексовой прабабушкой…
Но они сложились. Старушка для Жанны так ни разу «фрау Вейдлинг» и не была: «Нет-нет, деточка, зови меня по имени, так мне самой удобней»… Даже на «ты» обращаться просила, но тут уж, по российской привычке, просто язык не поворачивался. Хотя для многих тогдашних тинейджеров это нормально было, для нынешних — тем паче.
Ладно, дело прошлое. Как бы там ни было, вот он — Саня, Санечка: самый младший в семье, самый бриллиантовый из всех внуков планеты Земля и ее окрестностей.
— Ну, не велика проблема — бетон… — по инерции возразила Жанна, думая уже совсем о другом.
— Этот — велика. — Бинди покачала головой. — После восстановления, в… да, в сорок восьмом году, даже и не пытались снести — помнили еще. А в семидесятые, когда весь район перестраивали, кто-то решил, что бульдозеры сильнее английских бомб. Ничего не вышло. Нет, можно, разумеется, — но очень дорого. И тогда, и теперь. Их не так уж много и уцелело, но все, которые уцелели, оставляют как есть. До сих пор. Ты видела, наверно: на Фридхоф-аллее, в Гарбсене… возле Лейбниц-центрум…
Жанна несколько секунд усваивала информацию. Собственно, ничего диковинного, просто иногда забываешь, НАСКОЛЬКО Санина прапрапрабабушка путешественница во времени. Кроме того, Жанне почему-то всегда казалось (по старым книгам? древним, еще «плоским», фильмам?), что оно должно быть в подвале, а не выситься таким вот отдельно стоящим утюгом.
— Так это… бомбоубежище?
Старушка кивнула.
— И вы…
Снова кивок.
— Да, деточка, — после паузы добавила Бинди-Шванхильд, — я видела его изнутри.
Жанна оглянулась на внука. Он авторитетно объяснял что-то сверстникам, двум мальчикам и смуглокожей девочке: крылатая игрушка была в руках как раз у нее. Тот парень гимназического возраста, что лазил в кусты, тоже стоял рядом, прислушивался с любопытством и удивлением, кажется, не все понимая. Потом младшие закончили консилиум и принялись за дело: положили игрушку на оградку песочницы, склонились над ней, принялись оживлять. Взлететь это чудо детской техники пока не взлетело, но зажужжало почти сразу, а со следующей попытки и засветилось множеством огоньков.
Ладно.
— Мы тут всегда жили, — произнесла старушка странным голосом, словно извиняясь. — И играть сюда же ходили. Даже когда этого… бетона не было еще. Площадки детской, правда, тогда не было тоже, а вот дворик — был. Карлхайнц, Хильди, Труди… еще Мозес — но это за несколько лет до, потом его увезли… Куно, Линда… Алекс… Ну и я.
— Да все в порядке, бабушка. — Жанна наконец сообразила, в чем дело: о времени войны Бинди со своей русской правнучатой невесткой говорила редко, но когда это все-таки случалось, в голосе ее неизбежно появлялась виноватость. — Бетон так бетон, заросли так заросли. Наверно, и правда лучше такой «палисадник», чем обшарпанная серая стена. Бабушка, я сейчас немного поработаю, можно?
— Конечно-конечно, деточка. Я за Алексом-наи-младшим присмотрю, ты не беспокойся.
Беспокоиться Жанна уже и не думала, но к тексту статьи почему-то вернулась с некоторым трудом. Так, а ну-ка оставим разброд и шатания, всего тридцать шесть минут прогулки осталось, даже не сорок две.
«…таким образом мы приходим к выводу, что термин «бидермайеровский стимпанк», при всей его парадоксальности, может быть сочтен валидным. Причем даже для второго из корней: разумеется, с поправкой на общекультурный контекст 1830–1860 гг. Один из характерных примеров тому обнаруживается на листах 2–8, 14–16, 22 и 23 берлинского издания «Tulifantchen». Речь в данном случае идет не о тексте — автор которого, Карл Иммерман…»
Минуточку, он не просто Карл, а Карл Л. Поиск… мимо. Мимо, мимо… И снова мимо. Ага, вот: Леберехт.
«…не о тексте (автор которого, Карл Леберехт Иммерман, во всех аспектах своего творчества так и остался «человеком 30-х»), а о…»
Одну секунду: а автор ли он? «Ойленшпигель» 1973 года — так, но в музейных каталогах значится как «перевод с английского». Поиск… шесть ссылок: три на девятый том «Ойленшпигеля», две на каталог, одна ошибочная. Первоиздание. Нет, без выходных данных. Репринт… юбилейное издание к столетию — других не было? Плохо… 1930 год, один поврежденный экземпляр, первые шесть страниц не сохранились: если там и были дополнительные сведения от издателя, теперь их не найти. Британские источники. Нет. Поиск. Нет, нет, нет… Нет.
Примем как мистификацию. Для тех десятилетий характерно: «с английского» — поди проверь. И попробуй придерись, если что.
«…а о цикле иллюстраций Теодора Хоземана (1864). «Панк-колорит» в определенной степени характерен для всех них, если же взять…»
Внизу что-то требовательно пискнуло — и Жанна чуть не подпрыгнула от неожиданности.
М-да. Роботы эпохи Бидермайера, значит. Стим-панк.
Стим, конечно, не стим, но в остальном оно — существо? устройство? — словно оттуда и явилось. Потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить: перед ней собачий бегунок. А существо, на которое надето это устройство, — щенок в наголовнике с фотоэлементами, совсем еще крохотный, даже породу не разобрать.