Этот Вильям!
Шрифт:
Он спал, как обычно, очень крепко, так что времени на раздумья у него не оказалось, но когда утром одевался, его осенило. Он достанет из-под пола схему воробьиного желудка, а взамен положит старую тетрадку с упражнениями или еще что-нибудь. Это будет замечательный розыгрыш. Таким образом они будут квиты, и только после этого он заведет разговор о мастерской. Это дело чести. Вильям никогда не оставался в долгу…
В ящике своего стола, где все было свалено как попало, он раскопал старую тетрадку с упражнениями по арифметике, многократно украшенную заглавной буквой «В» красными чернилами.
Вот будет потеха, если положить эту тетрадку, например,
Подходя к коттеджу, он увидел, что «птичник» с рюкзаком на спине вышел из калитки и зашагал по тропинке, огибающей холм. Вильям спрятался за кустом и подождал, пока тот скроется из виду, а потом, оглядываясь, приблизился к коттеджу. Вне сомнения, там никого не было. Он торкнулся с парадного, потом с черного хода. Обе двери были заперты. Однако окошко как раз над покатой крышей кухни оказалось распахнутым. Вильяму было не привыкать пробираться в дом самыми необычными способами. Он вскарабкался по водосточной трубе, поднялся по крыше и ловко протиснулся в окошко. Оказался он на небольшой площадке, лестница с которой вела к парадной двери. Затаив дыхание, готовый, если придется, к немедленному отступлению через окошко и далее вниз по водосточной трубе, он медленно спустился по ступенькам. Никого. Он вошел в гостиную. Вот ряды книг на полках… письменный стол у окна… паркетный пол… Вильям быстро нашел неплотно уложенные паркетины, а вытащить схему и взамен положить туда тетрадку было делом нескольких секунд… Затем, со схемой в кармане, он проделал обратный путь — по покатой крыше и водосточной трубе. Вокруг по-прежнему никого не было видно, лишь донесся гул самолета, только что взлетевшего с аэродрома.
Первой, кого он увидел дома, была Этель. Он помахал перед ней чертежом.
— Хочешь посмотреть на воробьиный желудок, Этель? — спросил он.
Этель сморщила свой хорошенький носик, изображая крайнее отвращение.
— Какая гадость! — сказала она, отворачиваясь. — Ужасная гадость! Убери это от меня!
Мама, — обратилась она к пошедшей миссис Браун, — Вильям тычет мне в лицо отвратительным рисунком каких-то птичьих внутренностей. Скажи ему, чтобы прекратил.
— Прекрати, Вильям, — машинально сказала миссис Браун.
— И он еще не мыл рук и не причесывался сегодня, — продолжала Этель.
— Пойди вымой руки и причешись, Вильям, — сказала миссис Браун, усаживаясь со своей швейной корзинкой.
— Он ужасно ведет себя, — не унималась Этель. — Сегодня утром я видела его в деревне, он выглядел ужасно. Шнурки развязаны, чулки спущены. Наверняка он опять приспособил резинки для рогатки или еще чего-нибудь.
— Это так, Вильям? — спросила миссис Браун.
— Но теперь-то все нормально — сказал Вильям, глядя вниз на чулки. — Они держатся на шнурках.
— А резинки ты использовал для рогатки?
— Но мне нужна была рогатка, — уклончиво ответил Вильям, — а потом я ее потерял, пришлось сделать другую. Наверное, я потерял ее где-нибудь в старом сарае. Наверняка найду, если поищу получше.
— Вычтем еще один пенни из твоих карманных денег, — твердо сказала миссис Браун. — Я запретила тебе использовать чулочные резинки для рогаток. А теперь иди умойся и причешись.
— Противная ябеда, — бурчал Вильям, поднимаясь в ванную комнату. — Противная-препротивная ябеда, вот она кто…
Мысль расквитаться с Этель пришла к нему, когда он без особого энтузиазма взял в руки губку и расческу. Уж если он с «птичником» так здорово расквитался, то с Этель будет проще простого. Да, здорово он все подстроил этому «птичнику». Он довольно посмеивался, воображая, как мистер Реддинг захочет достать из-под пола схему воробьиного желудка, а вместо нее обнаружит старую тетрадку… Он засунул руку в карман и потрогал бумагу. Завтра он вернет ее назад. Жаль, правда, что столько труда стоило ее заполучить, а она ни на что не пригодилась… В задумчивости он спустился к ланчу.
— Что ты сегодня делаешь, Этель? — спросила миссис Браун.
— Иду танцевать в Гранд Отель в Хедли с подполковником Гловером, — ответила Этель «выпендрежным», как считал Вильям, тоном. — В этот барак с ужасным полом, но больше здесь пойти некуда.
— Неуже-е-ели? — передразнил ее Вильям, манерно поднося ко рту вилку с капустой.
— Помолчи, Вильям, — сказала миссис Браун.
— Заткнись, — сказала Этель.
Тут-то и появилась у Вильяма идея, да такая замечательная, что он даже чуть не подавился капустой. Он убьет сразу двух зайцев. Он поквитается с Этель и одновременно найдет применение схеме, которую так ловко похитил. Он сунет «гадкую» схему воробьиного желудка в сумку Этель, а когда она будет нить чай с подполковником Гловером в Гранд Отеле и разговаривать своим выпендрежным голосом, и откроет сумку, чтобы припудрить нос, и найдет ее там, то придет в бешенство. И ничего, даже если она разорвет эту схему. «Птичнику» не составит груда начертить другую…
— Какой же отвратительный здесь пол, — протянул подполковник Гловер, вставляя монокль.
— Совершенно отвратительный, — томно согласилась Этель, откидываясь на спинку стула и со всевозможным изяществом делая маленький глоток чая.
— Но интересно наблюдать за здешней публикой.
— Ужасно интересно, — сказала Этель, стараясь как можно меньше походить на «здешнюю».
— Ужасный дансинг, не так ли?
— Ужасный, — сказала Этель с видом отстраненного отвращения.
— И публика ужасная.
— Ужасная, — согласилась Этель с пресыщенным видом.
— Потанцуем еще, или вы устали?
— О нет, — сказала Этель, пытаясь балансировать между готовностью танцевать еще и надменным отношением ко всему окружению.
— Очень забавны эти маленькие здешние развлечения.
— Очень, — сказала Этель.
Тут она почувствовала, что от горячего чая в нагретом помещении ее прелестный, алебастровой белизны носик покраснел, и открыла сумку, чтобы достать пудреницу.
— Что это такое? — удивилась она, разворачивая бумагу, вспыхнула и поспешно опять ее сложила. Этот противный мальчишка положил отвратительную картинку в ее сумку! Она все расскажет отцу, как только он вернется вечером домой… Но ее спутник тоже увидел рисунок. Монокль выпал у него из глаза, и лицо, несмотря на загар, побледнело.
— Позвольте взглянуть, — сказал он.
— Не позволю, — с горячностью ответила Этель. — Тут не на что смотреть. Не знаю, как она попала в мою сумку.