Этторе Фьерамоска, или турнир в Барлетте
Шрифт:
«Я думал, … что нужно заниматься национальным характером, что нужно создать итальянцев, чтобы иметь Италию».
Иначе говоря, д'Адзельо был уверен в том, что национально-освободительная борьба возможна лишь в том случае, если в ней примут участие не одиночки, а широкие массы народа Поэтому первоочередной задачей он считал патриотическое воспитание народа, пробуждение его национального самосознания.
Об этом догадывались уже и в 1810-е годы, а средство в данных политических условиях было одно: литература. Сотрудники миланской патриотической газеты «Кончильяторе», издававшейся в 1818—1819 годах, как и вся возникшая тогда группа миланских романтиков, отлично это понимали и стремились завоевать общественное мнение при помощи литературы. Отсюда и возникают
В конце 1810-х и начале 1820-х годов итальянская живопись была на подъеме. Романтизм и ей принес новую жизнь и новые перспективы. Исторические сюжеты вытесняют классические, нагота кажется искусственной и ненужной, а античные тоги, в которые прежде одевали современных персонажей, показались смешными. «Исторический колорит» распространился и на современность, которая получила право на существование в искусстве во всей своей серости и обыденности.
Впрочем, военные костюмы, уланы на бешеных конях, конные и пешие сражения наполеоновской эпохи были не менее драматичны и колоритны, чем латы и турниры средневековья, вызывавшие такой интерес.
Общая идея, руководившая романтиками, заключалась в том, чтобы от античности, в которой так долго гостило воображение, «вернуться к себе», в свою страну, в свою историю, в свою современность.
Новая история и современность героичны, полны вдохновений и высоких чувств, а герои новой Италии не уступят никаким Брутам и Леонидам. Нужно открыть это новое величие в непривычных средневековых сюжетах, под неприглядными костюмами современности. Выписывать детали, воспроизводить то, что лежит перед глазами, наслаждаться мелочной точностью копирования в 1820-е годы было бы странно и нецелесообразно. Живопись, так же как литература, должна проповедовать и воспевать не тупую жизнь обывателя и не ложное величие вельмож, а тех людей, которые рвутся в будущее и движут историю к далекой, хотя бы даже и очень далекой цели. Телега для сена посреди ручья, сероватые тона северных деревень и пригородов, лица провинциальных тупиц не моли привлечь тех, кто наперекор всему хотел в жизни и в истории найти повод для восхищения и призыв к отважным делам.
Д'Адзельо начал с пейзажа. То были времена классицизма с непременной наготой и анатомией, которая проступала даже через железные латы и грубые ботфорты. Историческая живопись с ее греко-римской эстетикой была тесно связана с политическими задачами момента. Пейзаж, по словам самого д'Адзельо, был более «свободен». Действительно, новое направление особенно отчетливо обозначилось в пейзажной живописи. Художники старались точно, «без тени воображения» передавать природу. Эта школа оказалась в полной силе к 1814 году, «когда Европа, — по выражению д'Адзельо, — не хотела больше ни вдыхать запах пороха, ни видеть кровь и жаждала восстановить свои духовные силы под сенью благостного мира».
Сам д'Адзельо следовал этой школе, которая находилась в очевидном противоречии с «маньеризмом» XVIII века. Но по мере того, как развивалось в Италии национально-освободительное движение и связанный с ним романтизм, пейзаж стал приобретать для него новый смысл
В первые годы Реставрации пейзаж, лишенный каких-либо намеков на политику, войну и «славу», был естественным выражение стремления к миру, о котором так красноречиво говорил д'Адзельо. Но затем те же мирные картины природы стали напоминать о том, что эта прекрасная Италия является достоянием «варваров». Ее красота составляет ее несчастье, так как она привлекает врагов. Эта тема звучит во множестве
Путь д'Адзельо как живописца довольно характерен для общего движения итальянского искусства: от списанных с натуры «чистых» пейзажей 1810-х годов, через «Леонида» с классическим сюжетом и «Смерть Монморанси» с сюжетом средневековья к «Турниру в Барлетте» с сюжетом итальянским и открыто патриотическим.
Важным этапом на этом пути была серия рисунков развалин старинного аббатства Сан-Микеле.
Вокруг этого аббатства сложились легенды, связанные с падением Лангобардского королевства. Летом 1827 года д'Адзельо во время горной прогулки открыл эти руины и пришел в восторг от архитектуры и пейзажа. Поселившись в ближайшей деревушке, он каждое утро поднимался к аббатству и рисовал руины с разных сторон и в разных аспектах. Затем он стал читать так называемую новалезскую хронику, послужившую важным материалом для знаменитой драмы Мандзони «Адельгиз».
Хроника со многими фантастическими и наивными подробностями повествует об основании монастыря, о том, как Карл Великий горными тропинками проник в Италию и разбил лангобардских королей Дезидерия и Адельгиза. Так возник замысел издать литографированные виды аббатства, сопроводив их литературно-историческими комментариями.
Новалезская хроника была драгоценна для любителей старины, наделенных воображением. Д'Адзельо привел в своей книге большой отрывок из нее с назидательными и для читателя XIX века смешными рассказами. Кроме того, он добавил к историческим сведениям о возникновении аббатства небольшую повесть о приключениях одного монаха — своего собственного сочинения
Книга вышла в 1828 году под названием «Монастырь святого Михаила» и имела некоторый успех. Особенно понравились моменты «беллетристические» — отрывки из новалезской хроники и принадлежавшие перу д'Адзельо приключения монаха.
Так д'Адзельо начал свою литературную деятельность. Трагедии и стихотворения, написанные в юности по тому или другому поводу на классические и исторические темы, были краткими этапами его литературного развития, на которых он не задерживался долго, очевидно не придавая им серьезного значения.
Первое литературное произведение д'Адзельо возникло из картины развалин средневекового сооружения, из живописного зрелища, имевшего историческое значение.
Это необычайно характерно для эпохи. Исторический роман в европейской литературе теснейшим образом связан со средневековой архитектурой и историческим пейзажем. Замок, овеянный легендами, аббатство, сыгравшее роль в кровавой истории Реформации, местность, где происходили сражения или стычки, для Вальтера Скотта часто служили исходным пунктом в развитии его замыслов. «Собор Парижской богоматери» Виктора Гюго возник из философии собора и из архитектуры воскрешенного вокруг него средневекового Парижа. Первое историческое произведение д'Адзельо, приключения никогда не существовавшего монаха, было вдохновлено развалинами аббатства, которые показались ему самым захватывающим пейзажем на свете.
Воображение стало работать вокруг этих стен, венчающих утесы, вокруг долины, лежащей под ними, — тех мест, где когда-то происходили чудесные события, рассказанные благочестивой хроникой. Д'Адзельо как писатель начал со зрелища не только потому, что он был живописцем-профессионалом, но и потому, что интересами своей эпохи и всем предыдущим своим развитием он был подготовлен к деятельности историка-романиста.
Книга была написана приподнятым классическим стилем, от которого д'Адзельо вскоре отказался. В «Воспоминаниях» он приводит первую фразу своего текста как образчик смешной академической красивости: «После долгого чередования веков Италия потеряла скипетр мира…». Совсем другим стилем был написан «Этторе Фьерамоска».