Ева и головы
Шрифт:
Голова отобедала и теперь покоилась на кресле с огромными подлокотниками, на высокой подушке, вплотную пододвинутая к письменному столу, так, что глаза оказались чуть выше столешницы, а высокого лба почти касались корчащиеся в вазе цветы. Выражение лица не изменилось, уши казались вылепленными из гипса. Несколько свечей в огромном медном подсвечнике, собирающим на своих гранях капельки света, разгоняли полумрак.
Темнота здесь поселилась настолько прочно, что во время паломничества по длинным залам и коридорам дома Эдгар, привыкший встречать ночь опущенными наглухо веками, открытыми ушами и заячьей настороженностью, пребывал в граничащей с паникой тревоге. И сейчас лицо в ореоле света сияло ему, как луна, и, казалось, ничего не могло изменить направление его взгляда.
— После
— Мы можем его побеспокоить? — деликатно спросил Эдгар.
Кажется, он готов был приближаться к голове хоть на цыпочках, хоть на коленях, словно к только что выпущенной из земляного плена святыне, плащанице с ликом Христа, давно утерянной, и всплывшей из глубин столетий.
— Куда деваться, — пожал плечами Валдо, прокашлялся и сказал: — Смею отвлечь, ваша светлость, но опять пришёл тот лекарь. Думает, что сможет помочь вашей небольшой беде.
Ева притихла: она силилась услышать крик. Морщилась, закрывала глаза, и в то же время держала ладоши наготове — на случай, если понадобится вдруг быстро заткнуть уши.
Валдо бережно взял барона, придерживая его двумя пальцами за подбородок и затылок, положил на стол, на заранее расстеленную на одной его половине тряпицу. После чего вздохнул и отступил в тень.
За дверью, ругаясь и гремя сапогами, прошёл Бернард. Судя по стуку когтей и поскуливанию, за ним следовала целая собачья делегация. Старый воин, похоже, окончательно спятил на службе у бестелесного барона и общения с тенями, однако обход совершал ответственно. Он без стука заглянул в кабинет и добрых две минуты сверлил злобным собачьим взглядом спину Эдгара, пока Валдо не прогнал его прочь.
В кабинете пахло луком, травами, какой-то настойкой. Ещё, кажется, серой и ладаном. Видно, что здесь его светлость проводил гораздо больше времени, чем в каминной зале. Ева, изнывая от любопытства, ни на что конкретно не направленного, но которое, тем не менее, трудно было заглушить, забралась на второй стул, деревянный и жёсткий, предназначенный для посетителей, и понюхала бокал барона. Вино, тёмное, как кровь, и, наверное, очень хорошее. Во встроенном в стену шкафу — несколько толстых книг, которые тоже по-своему пахли. Они были аккуратно расставлены по каким-то одному хозяину ведомым принципам. Ева никогда не видела настоящей бумаги. Она слышала, что в монастырях веками ведутся записи на тонком, как паутина, пергаменте, но чтобы увидеть его своими глазами… Запах был для Евы незнаком, но показался достаточно приятным. Он чем-то напоминал орехи. На специальной стойке — оружие в ножнах и чехлах, рукояти выглядели холодными и мёртвыми. Их не касались уже очень долго. За узким окном видно частичку улицы, под каким углом в него не загляни, эта частичка всегда останется одной и той же. Время там застыло, наверное, ещё с тех давних врёмён, когда барон мог расхаживать по кабинету своими ногами.
Трогать книги никто не разрешал, и вряд ли этот мрачный человек с волчьим загривком пойдёт навстречу, не говоря уж о его светлости, который может на неё, Еву, только накричать. Поэтому девочка, заложив за спину руки, стала наблюдать за Эдгаром, дав себе зарок при первой возможности ощутить книжное волшебство на подушечках собственных пальцев.
— Приступайте, — скомандовал Валдо, так, будто давал начало некому судебному процессу.
Эдгар начал осмотр с того, что неловко споткнулся о ножку стола, едва не уронил со стены какую-то железяку. Огоньки свечи, до этого копейными остриями уставившись в потолок, беспокойно закачались. Руки его дрожали, глаза вылезали из орбит, словно таким нелепым образом цирюльник пытался подражать его светлости. Однако, как только пальцы коснулись тряпицы, что закрывала шейный обрубок и была намотана почти до подбородка, дрожь унялась, а лицо великана превратилась в сдержанную, пусть и слегка гротескную маску. Внимательно осмотрел он шею, причмокивая
Позвонок белел, точно распахнувший крылья тукан, реющий над морским побережьем. Мышцы высохли и стянулись, стали похожи на потемневшие яблочные огрызки. Чернели перерубленные артерии — выглядели они так, будто их прижгли угольками. Кожа к краю пожелтела и сморщилась.
— Открыть бы великую тайну — каким образом он может кричать, — пробормотал Эдгар.
— С языком у его светлости всё в порядке, — с оттенком недовольства сказал Валдо.
— Дело не в языке. Вот здесь — голосовые трубки. Видел такие у свиней, у коз и у птиц — у птиц они прочные, как бычьи жилы. У человека, видимо, тоже, ведь он может издавать разнообразные звуки. В том числе петь, реветь рычать… и прочая, и прочая. И, как видите, эти трубки тоже перерублены. Чтобы человек, или иная тварь, мог издавать звуки, их надо связать с лёгочными мешками. Так как же он кричит?
— Я не знаю, — признал Валдо. — Вы мне скажите.
— Я тоже не знаю, — покачал головой Эдгар. Обезьянье его лицо выражало глубокую задумчивость.
Он внимательно исследовал уши, рот, бесцеремонно влезая туда пальцами (Валдо дёрнулся, но понял, что мешать цирюльнику уже поздно), заглянул в глаза, где расширившееся, необычайно влажные зрачки приглашали окунуть в них палец. Надавил на слёзные мешки и внимательно изучил реакцию. С минуту сжимал его светлости нос, наблюдая, не проявится ли как-нибудь дыхание. Мышцы затвердевшие, будто дерево, кость очень хорошо прощупывается — кажется, между ней и кожей нет ничего. Эдгар попытался ощутить подушечками пальцев серое вещество, но не смог. Не смог он услышать и как оно плещется. Это серое вещество — единственное, что осталось у барона, и оно каким-то образом сумело взять на себя функции остальных органов.
Ева не отрывала взгляда от костоправа, поражаясь внутренне происходящим с великаном переменам. Когда тот берётся за работу, из взгляда исчезает кроличье выражение, руки теряют свою почти всегдашнюю дрожь.
Пальцы оттянули веки, сначала вверх, потом вниз, Эдгар внимательно осмотрел глазное яблоко и зачем-то на него подул. Проверил пульсацию крови на висках.
Когда Эдгар вновь повернулся к Валдо, тот был сам не свой от беспокойства.
— Его светлость действительно жив, если это можно назвать жизнью. Но, по меньшей мере, какие-то процессы в его голове имеют место быть. И отнюдь не процессы гниения. Кровоток в венах присутствует, хотя они далеко не полноводны. Как реки в годы засухи, что превращаются в ручьи. Зрачки не реагируют, дыхания, вроде бы, тоже нет… но мне кажется, что он дышит. Он много времени проводил за книгами, когда был… жив в полном смысле слова.
— Да, я вам уже говорил, — ответил Валдо.
Эдгар не обратил внимания на язвительный тон хозяина. Задумчиво он отодвинул пальцем прядь волос его светлости.
— Он начал терять близкое зрение, хотя далёкое оставалось отличным. Любил сладкое, и ещё подслащенное вино, но таился этой привычки. Старался создать образ не ведающего сомнений, иногда жестокого в деле карания еретиков, воина Господня, но часто изнурял себя вопросами, которые не находили ответа. Привык быть всегда впереди, умел мастерить из лица маску, чтобы одной ей внушать ужас врагам и трепет соратникам. Говорил мало, но держащий оружие, которое отделило голову его светлости от тела, слышал его последние слова.
Ева смотрела на своего спутника, распахнув рот: Эдгар говорил как ведун, что может, заглянув в глаза человека или мертвеца, а в данном случае — и то и другое одновременно, рассказать его историю и даже то, что не предназначено было для ушей первых попавшихся.
— С чего вы взяли, что его светлость будет болтать со своим убийцей?
Большая часть этих невероятных вещей не произвели на Валдо никакого впечатления. Зато последний факт заставил его наклониться вперёд. Пальцы на правой руке дёрнулись от недовольства.