Ева и головы
Шрифт:
— У нас здесь больше нет слуг, — поморщился Валдо, — Я же имею за собой должность домоправителя и оруженосца. Так что придётся тебе самому за ними сходить. Это единственное, в чём я не смогу тебе посодействовать.
Эдгар поковырял в ухе.
— Значит, нам можно покидать дом?
— Можно, — Валдо кивнул. — Но учтите, если сбежите, то безнаказанным это не останется.
Эдгар поднялся. Ему не терпелось приступить к исследованию, резать, зашивать, нюхать и смотреть. Никогда ещё девочка не видела на живом лице цирюльника такого интереса.
Поэтому Ева вылезла из-под стула и тоже решила дать волю вопросам, что не находили себе покоя. Она
— А вы нам дадите денег. И ещё еды. Столько еды, сколько съедим.
Лицо Валдо выражало любопытство пополам с лёгкой брезгливостью, глаза, при разговоре с Эдгаром остававшиеся тёмными и скучными, казалось, просветлели. Странно, но Ева, не умея читать, могла разгадать этого человека, как магистр над знаками разгадывает арабские или греческие символы. У Валдо не было привычки замечать на улицах этих маленьких, подгоревших на солнце, кажется, до хруста, оборванцев. И детскую речь, обращённую к нему, никогда не слышал.
— Кто это, господин цирюльник? — спросил он громко, впрочем, наверное, уже не надеясь, что его услышат.
— Слушайте её, слушайте, — донёсся со стороны лестницы голос Эдгара. — Это моя тень. Она заботится обо всём, что вылетело из моей головы. Ниспосланная Иисусом ли, дьяволом ли, но она ребёнок, поэтому я не могу просто так её прогнать. Сказано — дети унаследуют Царствие Небесное. Это, если хотите, моя частица этого царствия.
Ева, внезапно смутившись, юркнула следом за цирюльником, отвесив в дверях торопливый поклон.
— Вы получите, что хотите. Конечно, в разумных пределах, — сказал управитель, но на площадке уже никого не было.
Валдо был столь великодушен, что дал им время передохнуть и отвёл комнату на первом этаже, в дальнем, холодном крыле, сообщающимся с основной частью дома открытой эстакадой. Её, как будто одеялом, укутывал розовыми лозами вьюнок. Огромные жёлтые подсолнухи вставали вдоль одной из стен молчаливым парадом. Там, отгороженный от дорог могучими спинами домов, был крохотный ботанический сад с сокрытой в ивовой листве беседкой. Теперь за садом никто не следил. Стена из растительности скрадывала любые шаги. В этом крыле когда-то размещались слуги, теперь же витал дух запустения. Свет, просачивающийся через мутные витражи, создавал ощущение, будто находишься на дне глубокого озера, и ледяной пол вторил ему, с ухмылкой шепча тебе, будто всплыть мешает привязанный к ноге камень. У фамилии дела шли явно не лучшим образом. Легко понять, почему после возвращения из похода влиятельного барона вся здешняя челядь разбежалась. Только полоумный Бернард остался бродить по коридорам, разевая рот и пуча глаза, как языческий идол.
Еву же беспокоило другое: в её мозгу роились зловещие сцены. Мог старший управляющий самолично казнить всех, кто не был, по его мнению, надёжным, дабы предотвратить разглашение тайны своего господина? Девочка думала о кинжале в ножнах, а потом о длинных, обманчиво-тонких пальцах, которые так удобно смыкать на чужих шеях…
«У кого остались в памяти все здешние повороты и тайные ходы, кроме господина Валдо?» — подумала Ева, разглядывая в одном из коридоров корабельный румпель, для чего-то прибитый на стену. Когда-то, наверное, он имел практическое значение. Детишки играли в речных капитанов, в рыболовов или пиратов, или датчан-завоевателей, что исходили под парусами весь белый свет.
Эдгар не походил на человека, который нуждался в отдыхе — он
— Ты волнуешься, что этот граф умрёт, пока ты спишь?
— Его светлость барон. Барон! Какие грехи я совершил и за что мне такое наказание? О, Господи!
Ева испугалась, что великан сейчас потонет в своих молитвах, но тот всего лишь остановился и уставился отсутствующим взглядом на Еву.
— Он жил в таком состоянии семь лет. Дышит ли он? Течёт ли кровь по его венам? Столько всего надо проверить, столько вопросов нужно разрешить. Нет, я положительно не могу спать.
— Мне казалось, ты даже не испугался.
— Я не испугался.
— Этот господин Валдо угрожал тебя убить, — Ева взобралась на подоконник, передав шатающемуся без дела Эдгару стоящий здесь же кувшин с водой (вода ощутимо пахла плесенью — кто-то жил в этой комнате до них), воскликнула: — а вон и наш Господь! Давай убежим? Наверное, через сад есть другой выход. А я пролезу в окно.
— Я не уйду, — покачал головой Эдгар. — Нам выпала загадка века. Голова может кричать, как живой человек. Это не натужно-мудрёные чудеса, которые тебе покажут в дороге фокусники. Это — наглядное воплощение промысла Божия.
— Мы ещё не слышали, чтоб она кричала, — сказала Ева. Она свесила ноги на ту сторону и позвала: «Эй, Господь! Как ты там?»
— Я слышал.
— Слышал?
— Ну конечно. И Валдо слышал… — Эдгар задумчиво поскрёб укушенный насекомым локоть. — Наверное, не в этот раз, но раньше — точно. Это было, будто его светлости всё время закрывали ладонью рот, потом открыли (тогда-то я и услышал этот крик), и закрыли снова. Он очень сильно хрипел. Очень. Не удивительно, ведь ему перерубили горло.
— А где я была?
— Где-то под стулом. Хватала меня за ноги. Ты ничего не слышала — это я уже понял. И Валдо ничего не слышал — я понял это, когда он как раз вот с таким лицом начал растолковывать мне о громком имени своего сюзерена. Тогда он вскрикнул, а я услышал.
Ева улыбнулась — скучная гримаса Валдо в исполнении Эдгара показалась ей донельзя забавной, — но сразу после этого вновь стала серьёзной.
— Я тоже должна была это слышать!
— Услышишь в другой раз, — великан повернулся спиной, чтобы ещё раз разложить и проверить инструменты. — Кричит он постоянно. Ему больно… или страшно. Или и то и другое. Просто не каждое ухо готово ловить звуки, которые произносят застрявшие между жизнью и смертью. А то, что готово, может вынести разве что несколько мгновений. Звери и птицы, может быть, слышат. Ты видела здесь хоть одну крысу? Кошку? Может, какую-то птичку, свившую гнездо в саду?
— Только глухих собак, — сказала Ева. — И больше никого. А ведь когда-то здесь проводились балы и богатые приёмы, представь себе!
Девочка спрыгнула с подоконника и закружилась по комнате, в последний момент избегая встреч с предметами мебели и ногами цирюльника. Когда к горлу подступила тошнота, она остановилась, держась за шашечку кровати, и, задыхаясь, сказала, подражая манере великана говорить:
— Те времена прошли и много, много лет эти стены не слышали смеха. Они не умеют говорить, но зато умеют танцевать. Здесь столько занятных углов и странных форм, и — ты посмотри, как изгибаются оконные проёмы! — они вспоминают торжества и скучают…