Ева рожает
Шрифт:
Хватит ли сил на подвиг? Пребывая в сомнениях, трусь у стены, где толчея меньше, и тут перед глазами возникает некто смуглый и усатый. Слышу вопрос на английском, затем вопрошают на языке родных осин:
– Русский, да?
Я часто киваю головой, мол, йес.
– Туда хочешь?
Следует жест, указующий на часовню, и вновь моя голова приходит в движение.
– Буду выручать! – хлопают меня по плечу.
Наверное, это волшебник, пусть и явно арабского происхождения. Он сейчас придумает какой-нибудь ковер-самолет из книжки «Тысяча и одна ночь», или даст в руки волшебную
– Пятьдесят! – сообщают заговорщицки.
– Шекелей? – уточняю.
– Почему шекель?! Доллар!
Волшебник моментально превращается в коммивояжера. Но мне, как ни странно, этот «гешефт» по душе. Пока кто-то чем-то торгует (пусть даже святынями), он не будет никого убивать.
Затем накатывает стыд. Как можно рассчитывать по блату попасть туда, где лежал самый великий страдалец всех времен и народов?! Имей совесть, пострадай хоть на одну тысячную от Его страданий, тогда, быть может, что-то почувствуешь!
Спустя два часа я так и не понял, почувствовал ли. Очередь оказалась маленькой Голгофой, так что к финалу я был никакой, с притупленными эмоциями и кругами, что плавали перед помутневшим взором. Я знал, что спустя время эмоции вернутся, я что-то вспомню, но в момент выхода из пещерного храма в голове царил сумбур вместо музыки сфер.
Уже в сумерках, выйдя из тех же Яффских ворот (где по-прежнему дежурят автоматчики), натыкаюсь на молодого рослого хасида. С завивающимися колечками пейсами, в широкополой шляпе и выглаженном лапсердаке, он дружелюбно улыбается, глядя на меня.
– Здравствуй, родной, – говорит нежным голосом на чистейшем русском.
– Здравствуйте… – отвечаю растерянно.
– Как здоровье?
– Спасибо, не жалуюсь…
– Как семья? Не болеют?
– Пока не…
– И не должны болеть! Дай-ка правую руку!
Ловким движением он обматывает мою кисть толстой красной ниткой и завязывает ее на узел.
– Неделю не снимай! – говорит, склонившись к уху. – Тогда семья болеть не будет! Хотя… Этого недостаточно.
– Что еще нужно?
Хасид протягивает узкую белую ладонь.
– Вот сюда надо денежку положить. Это на синагогу.
Пожав плечами, достаю мелочь и высыпаю в ладонь. Улыбка моего благодетеля становится печальной.
– Ты не понял, родной. На синагогу нужна бумажная денежка.
Еще один обладатель пейсов и шляпы, на голову ниже моего, приближается, чтобы с не менее печальным видом поддакнуть:
– На синагогу – бумажная, брат…
У них вид людей, которые всеми силами хотят сэкономить мои средства, но высшие силы не позволяют мелочиться ни им, ни мне. Что ж, сказал «а», говори «б», то есть, доставай двадцатку и отдавай этим прохвостам.
– Где языку-то учились? – спрашиваю на прощанье.
– В Черновцах, – смиренно улыбаются прохвосты. – Не приходилось бывать?
– Бог миловал. Или как по-вашему? Б-г миловал? И все-таки в мое сердце опять сходит покой. Не бойся войны, говорю себе, не бойся смерти, это цивилизация бабла, шекели-доллары-рубли рано или поздно примирят всех.
С трудом обретенное душевное равновесие колеблет поздний звонок Давида. Тот, как всегда, юморит, интересуется впечатлениями, но в голосе прорывается скрытая тревога. Что случилось? Да ничего, просто Борькину часть к сектору Газа перебрасывают.
– И что?
– Возможно, будет сухопутная операция. А это мясорубка, сам понимаешь…
Я плохо понимаю, из-за чего будет мясорубка, но приятелю безоговорочно верю. Вот только не могу представить «Борюсика» (так его называли в семье) в роли бойца Армии обороны Израиля. Застенчивый восьмилетний пацан, игравший на фортепьяно – таким я помнил сына Давида, – никак не ассоциировался с парнями, у которых на груди М-16, а под формой – бронежилет.
– А как он сам к этому относится? – спрашиваю. Давид хмыкает.
– Сам-то? Рвется в бой, прямо Иуда Маккавей! А Жанка с мамулей успокоительные глотают…
И телевизор хоть не включай, там сплошь танки «Меркава» и установки «Железный купол», что сбивают (надо же!) до восьмидесяти процентов выпущенных кассамов. Но ведь двадцать куда-то долетают! Да, самопальный снаряд не имеет системы наведения, его можно уподобить пуле-дуре, однако случайной жертве от этого не легче. И кто сказал, что системы наведения дают гарантию безопасности? Вон, по Давиду три месяца назад свои пульнули так, что пришлось кувыркаться, уходя из-под огня…
Эту историю я знал в мельчайших подробностях: она была рассказана по скайпу Жанной (Давид в этот момент лежал в госпитале), затем «виновником торжества», а после ее повторили оба супруга, страстно споря по ходу. Когда к ним в редакцию заявились чешские телевизионщики и попросили сопроводить их на территории, начали искать сопровождающего. И лучше Давида никого не нашли, потому что а) имеет машину, б) говорит по-русски, как и чехи, в) прежде, чем попасть в газету, работал на территориях охранником. Тогда вместо «Мазды» была малолитражная «Субару», но чехи вместе с оборудованием кое-как в нее втиснулись, и Давид повез съемочную группу навстречу приключениям. Чехи просили остановиться здесь, подъехать туда, снимая азартно и увлеченно. Они давно съехали с трассы, пробирались по бездорожью, вздымая тучи пыли и постепенно утрачивая бдительность. А в тех местах, если дислоцированные там военные опознают в тебе «нарушителя конвенции» – мало не покажется. И по ним таки пульнули, посчитав тучу пыли (машины было почти не видно) чем-то крайне угрожающим. Давид вовремя заметил выпущенную ракету «земля-земля», однако увиливать пришлось таким маневром, что «Субару» несколько раз перевернулась через крышу и замерла колесами кверху.
– Жертва дружественного огня! – скалил зубы приятель, демонстрируя на скайп-сеансе загипсованную по плечо руку. Увы, смешного тут было мало. Эта земля неспокойна, она может загореться под ногами в любую минуту, так что лучше выключить новости и постараться уснуть.
Только как уснешь, если под дверями номера то и дело бухают шаги? Мои соседи в своих тяжелых ботинках ходят мимо двери то поодиночке, то компаниями, причем возбужденно переговариваясь. А тогда подушку на голову, чтобы провалиться в очередной неспокойный сон…