Ева рожает
Шрифт:
– Езжай, езжай. А я здесь останусь.
– Веришь в сенсацию?
– Верить надо в Б-га – если он есть, конечно. У меня задание редакции: написать об этом феномене. Ключ от номера оставишь? С моей рукой отдохнуть в тишине и покое – не помешает.
Я тут же отдаю ключ.
– Что хирург-то решил?
– Резать… – вздыхает Давид, – Так сказать, не дожидаясь перитонита. Уже две операции было, теперь третья светит, иначе конечность не заработает.
Первое незабываемое впечатление по пути в Вифлеем – стена, отделяющая Западный берег реки Иордан. По высоте она вполне сопоставима с Великой Китайской,
Экскурсовода Асю, болтающую без умолку, слушаю вполуха. Девушка сразу призналась: она – одесситка, что, судя по стремительному речевому потоку, чистая правда. Ася тараторит про отделение Иудеи и Самарии, про Шестидневную войну, про строительство этой многокилометровой загородки – видно, что пособия проштудировала. Речь сбивается и замолкает лишь перед КПП, в момент передачи группы экскурсантов «из рук в руки».
– Нам за стену нельзя… – говорит девушка с обидой, – Надо же: гражданин Израиля туда даже на часок не может попасть!
– Но это вроде арабское государство… – неуверенно возражает некто информированный.
– Это спорная территория! – моментально парирует Ася, опровергая истину, дескать, бывших одесситов не бывает. Еще как бывает – вот ты, девушка, уже проросла корнями, и готова до хрипоты спорить с любым, кто посягнет на твою новую родину…
Вспыхнувшая полемика затихает сама собой.
– Ладно, вон подъехал Гасан, – говорит Ася, – Теперь он ваш гид. Он, конечно, будет говорить иначе, но я абсолютно права, слышите?!
Гасан тоже какой-то «бывший», во всяком случае, на великом и могучем изъясняется прилично. Он пересчитывает группу, после чего указывает на другой автобус, в который надо перейти. Рассаживаемся, едем, но вместо вожделенного места рождения Спасителя почему-то оказываемся в ювелирном магазине.
Продавщицы сразу начинают «танец живота» вокруг посетителей, дабы те расстались с шекелями, принеся посильную жертву на алтарь бога торговли. Есть ли у арабов бог торговли? Понятия не имею, возможно, нет. Но жертвы приносятся, в основном особами женского пола, не имеющими сил устоять перед блеском злата-серебра.
Пока большинство толпится у прилавков, выхожу на перекур. Туда же выкатывает Гасан, засовывая в карман купюру (не иначе, комиссионные за клиентов). Он тоже вытаскивает пачку сигарет, чиркает зажигалкой и приближается ко мне, чтобы поинтересоваться: откуда, мол? Я отвечаю, и тут же следует встречное откровение:
– А я в Ростове учился. Бывал там?
– Проездом.
– Хороший город!
– Но здесь, наверное, лучше?
– Здесь? Лучше. Но здесь война. Братья воюют – там, в Газе…
Он машет рукой куда-то в южную сторону, и в глазах, и без того темных, сгущается тревожный сумрак. Западный берег Иордана де-юре не воюет, война идет де-факто. Она в душах, в глазах, и никто не гарантирует, что вон тот бородатый оборванец не таит в своем мешке пару кэгэ тротилового эквивалента. Оборванец приближается, запускает руку в мешок, и я инстинктивно напрягаюсь.
Из мешка (о, счастье!) вынимают икону Богородицы. – Десять шекелей! – произносят по-русски.
Я
– Сто рублей! – озвучивают обменный курс.
– И за рубли можно?! – оборачиваюсь к Гасану. Тот кивает, а ко мне уже тянут грязноватую ладонь:
– Давай деньги!
Артефакт явно халтурный, сделан на скорую руку, но возможность отовариться за «деревянные» делает меня сговорчивым. Да и вообще бог торговли, чей бы он ни был, нравится мне больше, чем бог войны. Пока торгуют, пушки молчат, и кассамы не взлетают в небо, чтобы рухнуть на чьи-то безвинные головы…
Торгуют, как выясняется, и местами в очереди, что тянется от самого входа в храм. Очередь длиннющая, стоять в ней, по признанию Гасана, надо несколько часов. Но есть ли у нас эти часы?! Нету, ведь мы организованная группа, каковая должна еще успеть на Масличную гору. Поэтому мы входим в некую волшебную калитку в правом приделе, чтобы вскоре оказаться совсем близко к лестнице, ведущей в святая святых.
– Стоим здесь, – вполголоса говорит Гасан. – Тут еще две группы впереди, ждать надо…
Я вспоминаю деятеля, предлагавшего за полста баксов пройти без очереди к месту упокоения Христа. Получается: все-таки воспользовался блатом, поимел халяву, пусть и не по своей воле, а коллективно.
– Мы что-то должны? – вежливо осведомляюсь у гида. Гасан удивленно на меня смотрит, затем машет руками:
– Нет-нет, мы договорились! Не надо деньги!
И на том спасибо. Мы топчемся на месте, озирая убранство храма – не самого красивого, быть может, зато весьма особенного. Вперед продвигаемся не быстро, успокаивает лишь то, что общая очередь движется еще медленнее. Первые «блатные», наконец, сходят вниз, и перед нами лишь группа пожилых бодрячков, судя по разговору – англоязычных.
– И здесь американцы… – слышу справа недовольный голос. – Куда ни приедешь – везде они!
– Может, это англичане? – высказываю предположение.
– Какие англичане?! На морды посмотри! Америкосы, к бабке не ходи!
Получается, мы попали в один привилегированный поток с властителями полу-мира? Это греет самолюбие, хотя до их самоорганизации нам, пожалуй, далеко. Сзади напирает еще одна группа, проскользнувшая через волшебную калиточку, мы тесним американцев, и те занимают круговую оборону. Мужчины в группе пусть седовласые, зато крепкие, рослые, со здоровым загаром на лицах, и вполне умеющие за себя постоять. Они встают плечом к плечу, сцепляясь локтями. Живая стена, за которой находятся немногочисленные женщины (тоже бодрые пенсионерки), и пробить эту стену не может даже пронырливый Гасан.
– Слушай, дай пройти! – горячится гид, только без толку. Это генетика – так стремившиеся на Запад переселенцы выстраивали ограждение из повозок-фургонов, обороняясь от кровожадных индейцев. Уместность обороны под вопросом, но эффективность не подлежит сомнению: пока американская группа не сошла к яслям Спасителя, туда не проскользнула ни одна живая душа.
«Человеческое, слишком человеческое» в очередной раз мешает почувствовать что-то крайне важное. Выход из храма, жаркое солнце, бьющее прямо в темечко, и острая жажда. Я плетусь к киоску, где продается вода, выпиваю одним махом полбутылки, после чего, осоловевший, тупо внимаю выкрикам уже знакомого торговца: