Евангелие любви
Шрифт:
Стоило ей выйти за дверь, как к ней обратились взгляды всех его родных. Долю секунду ей казалось, что они слышали, что произошло внутри. Но затем она поняла, что пропускаемый под давлением через воду воздух заглушил слова. На лицах родных Кристиана была лишь тревога – естественная тревога.
– Отмокает, – беспечно проговорила она. – Остальным тоже неплохо последовать его примеру. А я ненадолго вас покину. Надо найти кое-что полезное для Джошуа.
– Что такое? – забеспокоилась мать. В ней взыграл материнский инстинкт.
– Если мне удастся достать шелковую пижаму, вы сумеете вшить пижамные штаны в брюки, которые он наденет завтра? Он немного натер бедра,
– О, бедный Джошуа! Я смажу ему кожу мазью.
– Нет. Боюсь, он не в настроении принимать заботы. Пусть лучше вообще нас не замечает, будем все делать украдкой, как вот с этой шелковой пижамой. Вернусь, как только смогу. – Джудит закинула за плечо вместительную сумку и вышла из палатки.
За обеспечение палаточного лагеря отвечал майор Уитерс, которого Джудит представили в Нью-Йорке, и он знал, что в этой операции она его начальник. Джудит считала его тупоголовым служакой-буквоедом, но когда она попросила его раздобыть как можно больше шелковых пижам и хотя бы одну пару нынешним вечером, он не моргнув глазом кивнул и исчез.
В медицинской палатке она коротко попросила средства от натертостей и волдырей, но детали объяснить не решилась. Ей дали присыпку и мазь. Джудит положила все в сумку рядом с одеждой и вернулась в ванную к Кристиану. Он нисколько не страдал. Страдания кончились в тот момент, когда его начали забрасывать цветами. Он понял, что его любят и ему доверяют, и решил, что оправдает надежды миллионов тех, кто к нему пришел. Пусть это будет стоить ему здоровья и рассудка. Джудит по-настоящему никогда в него не верила – только в себя. А люди в него верят. Он же никогда ничего не делал для нее – все только для них. Идти ему не трудно – если цветы притупляют боль. После того, что он испытал зимой, утопая в глубоком снегу и обдирая ноги об острый как бритва лед, Марш тысячелетия больше напоминал вальс. Тем более на помосте, который возвели специально для него. Теперь от него требовалось одно: заставлять себя переставлять ноги по расстилающейся перед ним бесконечной приподнятой надо всеми дорожке. И это действие было само по себе наркотиком – не прекращающим своего действия и не имеющим ничего общего с тяготами Марша. Джошуа поглощал милю за милей и в этот первый день почувствовал себя так, словно мог идти вечно. За ним шли люди, свободные и счастливые.
То, какое впечатление произвел вид его тела на Джудит, Джошуа не тронуло – он перестал обращать на себя внимания, а боли больше не чувствовал. Даже не посмотрел на себя в зеркало и понятия не имел, как ужасно выглядит.
Беспокоиться не о чем. Джудит пришла, чтобы заставить его повиноваться, а он напомнил ей, насколько для нее полезно позволить ему завершить Марш. Джошуа прислонился головой к заднику ванны и полностью расслабился. Чудесно! Как приятно попасть в водоворот, который кружится еще сильнее, чем вихрь у него внутри.
Сначала Кэрриол подумала, что Джошуа умер: его голова откинулась назад под таким углом, что воздух никак не мог бы пройти в дыхательное горло. Она вскрикнула так громко, что звук ее голоса был слышен сквозь шум пенящихся пузырьков. Он поднял голову, открыл глаза и непонимающе посмотрел на нее.
– Давайте я помогу вам вылезти.
Вытирать полотенцем израненное тело было бы жестоко, и Джудит решила дать ему высохнуть в теплом воздухе хорошо проветриваемой ванной. Пара почти не было, поскольку пузырящаяся
– Полежите. Принесу вам супа, – сказала она.
Когда Джудит вернулась в главное помещение палатки, мать Кристиана шила. Других родственников рядом не оказалось, может быть, они пошли принять ванну или вздремнуть перед ужином.
– Хорошо, что майор Уитерс догадался отдать пижаму прямо вам. Интересно, где он ее так быстро раздобыл?
– Это его собственная, – объяснила женщина, перекусывая мелкими белыми зубами нитку.
– Боже праведный! – рассмеялась Кэрриол. – Кто бы мог подумать?
– Как Джошуа? – поинтересовалась мать. По ее тону Джудит поняла: она подозревает, что сын при смерти.
– Немного устал. Я дам ему хорошую миску супа, больше ничего не нужно. Пусть спит там, где лежит сейчас. Ему там вполне удобно.
Джудит подошла к накрытому столу, взяла миску и половник.
– Мама?!
– Да?
– Сделайте мне одолжение, не ходите к нему.
Огромные голубые глаза женщины затуманились, но она мужественно перенесла разочарование.
– Конечно, если вы считаете, что так будет лучше.
– Да, я считаю, так будет лучше. У вас ранимая душа, мама, и вам теперь трудно. Но как только вашингтонская эпопея закончится, мы отправим его на длительный отдых, он будет в вашем полном распоряжении. Как насчет Палм-Спрингс?
Женщина печально улыбнулась, словно не поверила ни одному сказанному ей слову.
Когда Джудит с супом вернулась в ванную, Кристиан сидел, свесив ноги с раскладушки. Теперь он выглядел усталым, но не обессиленным. Тело скрывала намотанная наподобие саронга простыня, прятавшая самые ужасные раны – те, что были на груди, в подмышечных впадинах и ниже. Даже пальцы ног оказались под краем ткани – не иначе подготовился к приходу матери. Джудит молча протянула ему миску с супом и молча наблюдала, как он ел.
– Еще?
– Нет, спасибо.
– Вам лучше поспать здесь, Джошуа. Утром принесу чистую одежду. Все в порядке. Родные считают, что вы просто устали и немного не в духе. А мать занята – пришивает шелковую подкладку к брюкам, которые вы наденете завтра. Сейчас не так холодно. Шелк будет лучше термического белья.
– Вы способная медсестра, Джудит.
– Лишь до тех пор, пока можно руководствоваться здравым смыслом. В более трудных случаях я безнадежна. – С пустой миской в руке она посмотрела ему прямо в глаза. Это было нетрудно сделать, поскольку она стояла, а он сидел. – Джошуа, ответьте: почему?
– Что почему?
– Почему вы скрывали, в каком состоянии ваше тело?
– Считал несущественным.
– Вы действительно сумасшедший!
Он склонил голову набок, в его глазах искрилось веселье. Юродивый!
– Вы серьезно или разыгрываете меня?
Кристиан лег на свое узкое ложе и посмотрел в потолок.
– Я люблю вас, Джудит Кэрриол. Люблю сильнее, чем любого другого человека на свете.
Его слова потрясли ее больше, чем вид его тела, и она безвольно опустилась на стоявший подле кровати стул.