Евангелие от Марка
Шрифт:
Это была тайна, которая должна была уясниться людьми через Иоанново Крещение, а именно, что теперь пришло время, когда Царство Небесное должно светить вплоть до «Я», подступить вплоть до «Я», до земного «Я». Все более и более в ходе времен указывалось, что человек в древние времена не мог то, что он переживал как свое душевное, поднять в сверхчувственные миры! В древние времена была дисгармония между переживанием настоящей человеческой родины, то есть духовного мира, и тем, что разыгрывалось внутри человека (если их душевное угодно обозначить как «Я»). Это человеческое внутреннее было отделено от духовного мира; с ним можно было соединиться только в исключительных состояниях. И если вся мощь того, что позднее должно было стать «Я», что должно было позднее жить в человеке, если вся мощь, все импульсы этого «Я» все-таки однажды наполняли тех или иных людей, скажем, через посвящение или через воспоминание о прежде пережитом посвящении, выступавшее в позднейшем воплощении, — если тогда мощь «Я», еще не предназначавшегося для человеческой телесности, пробивалась как сила в эту телесность, — что происходило тогда? Что тогда происходило — на это всегда указывалось: тогда сила «Я», слишком могущественная для человеческой телесности в дохристианские времена, не находила, так сказать, себе места в человеческой телесности — пробивала, разрушала то, что было предназначено для «Я».
Итак, люди, которые несут в себе нечто от сверхчувственного мира так, что уже в дохристианские времена напоминают о том, чем позднее должно стать «Я» — они разрушают этой силой «Я» свою телесность, потому что сила «Я» слишком велика для дохристианских времен. И на это указывается, например, тем, что у известных индивидуальностей, если они имеют в себе силу «Я», в их воплощении это «Я» только потому может в них пребывать, что их тело как-нибудь ранено или имеет легко ранимое место, которое потом и ранится. Тогда человек в каком-то месте своей телесности подвластен окружающему миру больше, чем через всю остальную телесность. Нам достаточно вспомнить об уязвимой пяте Ахилла, о ранимости Зигфрида, об Эдипе, где сила «Я» пробивает телесность. Нам указывается наличием ранения, что только подвергшееся разрушению тело подходит к величию «Я», к сверхчеловеческой силе «Я», находящегося в нем.
Что этим, собственно, должно быть сказано, может очень значительно выступить перед нашей душой. Предположим, какой-нибудь человек в дохристианское время был бы в себе наполнен (не обязательно, чтобы это было сознательно) всеми импульсами, всеми силами, которые позднее должны проникнуть в «Я» и с этой «сверх-Я-силой», сверхчеловеческой силой погрузился бы в свое тело; тогда он должен был бы разбить это тело и не таким его видеть, каково оно, когда в нем живет слабое «Я» или слабое душевное существо. Он должен был бы видеть его иначе — тот человек древних времен, который имел бы в себе всю мощь «Я», чтобы иметь возможность выходить из своего тела. Он видел бы его как разрушенное тело под влиянием сверх-«Я», — увидел бы его с ранами, потому что только слабое «Я» или слабое душевное существо в древние времена могло проникать в тело, не разрушая его.
То, что я сейчас сказал, высказано у пророков. Это положение сформулировано примерно так (Захария, 12, 10): человек, который в себе соединяет всю силу начала «Я» и взирает на человеческое тело, он видит его пронзенным, раненым, в дырах. Потому что высшая сила «Я», которая в древние времена еще не могла жить в человеческом внутреннем, дырявит, пронзает, прокалывает тело. Это импульс, который потому так проносится через развитие человечества, через эволюцию человечества, что из-за люциферических и ариманических влияний человеку в дохристианские времена было отпущено меньшее количество его «Я», чем полнота охвата «Я». А так как тело оказалось приспособленным для меньшего количества, а не для полной меры «Я», потому оно и разламывается. И потому, что это происходит не в дохристианское время, а потому, что с Христом Иисусом сразу вошло в телесность полное «Я», потому, что тогда начало «Я» вошло превыше сил, — поэтому должно было это тело быть видимо не с одной раной, как это было раньше у многих человеческих индивидуальностей, носивших в себе сверх-«Я», но с пятью ранами, которые неизбежны были из-за превосходства Существа Христа, то есть полноты «Я» человека, над формой телесности, над отмеренной формой телесности. Но из-за этого переизбытка должен был быть воздвигнут крест на физическом плане мировой истории — крест, который так нес тело Христа, каким было бы человеческое тело, если бы когда-нибудь в один момент вся сумма Человечности, из которой человек потерял большую часть через влияние Люцифера и Аримана, соединилась в одном человеке. Это есть глубокая Мистерия, что нам, исходя из тайноведения, просто предстает картина Голгофы. И кто понимает, что такое человечество и человечность, что такое земное «Я», каково отношение земного «Я» к человеческой форме тела, к форме человеческого тела, тот знает, что при полном проникновении «Я» в земное человеческое тело, это проникновение не может произойти так, как это нормально бывает у окружающих людей, но что человек, если он выходит из себя и лицезреет самого себя ясновидчески, может спросить: «Каким должно было бы быть это тело, если бы в него вошла вся полнота «Я»?» И он увидал бы его с пятью ранами. Из человеческой природы и из самого земного существа следует образ креста с Христом и Его ранами на Голгофе. Вплоть до самой картины Мистерии Голгофы можно проникнуть, исходя из рассмотрения человеческой природы, — из того, что доступно познанию. Знаменательно, что есть возможность не только естественным для ясновидения образом узреть, как на Голгофе воздвигается крест, как происходит распятие, и созерцать это историческое событие в его истинности но что есть возможность благодаря Мистерии Голгофы даже человеческий разум настолько приблизить к Мистерии Голгофы, что если мы достаточно тонко, достаточно остро используем этот человеческий разум, то он трансформируется в имагинацию, в визионерскую картину, которая, однако, содержит истину, в силу чего, когда понимают, что такое Христос и как Он относится к форме человеческого тела, человеческая фантазия направляется так, что сама собой возникает картина Голгофы. Так были много раз направляемы старые христианские художники, хотя они не всегда были ясновидящими, но, в силу знания о Мистерии Голгофы, были ведомы вплоть до картины Голгофы и могли ее изображать. Именно в тот великий поворотный момент человеческой эволюции «Я» человека, его душа была приведена от ясновидения к постижению Существа Христа, то есть изначального «Я» человека.
Ясновидение делает возможным созерцать Мистерию Голгофы, находясь вне тела. Каким образом? Если внутри тела появилось некоторое отношение к Мистерии Голгофы, то и в наши дни есть возможность созерцать в высших мирах Мистерию Голгофы и тем самым получить полное подтверждение этого величайшего, центрального пункта эволюции человечества. В тех словах, которые я сейчас сказал, должна была быть дана возможность некоего постижения Мистерии Голгофы. Правда, надо долго медитировать, много думать о том, что было сказано. И если у кого-нибудь возникло чувство, что то, что было сказано, трудно для понимания, то это надо считать оправданным, потому что, конечно, принадлежит к труднейшим вещам то, что может повести человеческую душу к полному пониманию величайшего, наивысшего из всего, что происходило на Земле. Некоторым образом апостолы должны были быть приведены к этому; а из них — опять-таки из тех, которые должны были быть приведены к новому пониманию эволюции человечества, — наиболее пригодными оказались Петр, Иаков и Иоанн.
Хорошо с самых разных сторон рассмотреть тот многозначительный отрезок времени, на который падает время Мистерии Голгофы. Это еще достойно внимания по той причине, что сегодня утром вы могли слышать о гегелевском представлении этого момента времени (Лекция Михаила Бауэра «Каковым видел Гегель великий поворот времен?»). Все, на что способно человеческое постижение, может слиться, дабы постичь самое значительное, что тогда — созревая в предшествующие столетия, вполне сконцентрировавшись во времени Мистерии Голгофы и затем медленно подготовляя дальнейшую человеческую эволюцию и ее обусловливая — наступало. Оно наступало в различных местах земли. Мы можем проследить это должным образом не только в Палестине, где произошло само событие Голгофы, но при верном подходе и в других местах Земли, хотя там не произошло это событие. Но нисхождение и восхождение человечества, новое восхождение человечества через воздействие Мистерии Голгофы, распространившееся в западном мире, мы можем проследить. Собственно, интересно, как мы можем проследить нисхождение человечества.
Возьмем еще раз греческую почву и заметим, как за полтысячи лет до события Голгофы разыгрываются события. На Востоке, где выступил Кришна, были неким образом впереди своего времени. Были, так сказать, впереди в ту эпоху упадка древнего ясновидения. Есть нечто особенное именно в этой культуре, в Индии. В то время как в самом начале послеатлантического времени в Индии наступил первый великий расцвет послеатлантической культуры и чистейшим — чистейшим для человеческой души — еще было ясновидение в духовном мире, (а у Риши оно связывалось с чудесной возможностью увиденное изображать так, что оно могло бы действовать в позднейшие времена), и потом, когда ясновидение уже угасало, в таких важных откровениях, как Откровение Кришны, сохранилось для позднейших времен то, чем, собственно, является ясновидение, которое было в конце третьей эпохи уже исчерпано. Но через Кришну и его учеников факты, которые можно было ясновидчески узреть, были чудесным образом переведены в слова и сохранены, так что в писании имели то, что прежде можно было узреть. Для Индии, собственно, никогда не наступало то, что наступило западнее, например, в Греции.
Если мы хотим верно рассмотреть индийский мир, мы можем сказать: «Угасло древнее ясновидение, зато записано в чудесных словах теми, из которых Кришна был самым значительным, что некогда было увидено. Это осталось в слове, в Ведах, и кто углубляется в это слово, тот переживает его отзвук в своей душе. Но не возникает то, что возникло в Сократе или других философах. В индийских душах не возникало то, что можно назвать «западным разумом», «западной способностью суждения». То, о чем мы сегодня преимущественно говорим, напоминая об изначальной силе «Я», этого в Индии еще не было. Зато приобрело значение нечто другое, когда угасло старое ясновидение: стремление к йоге, стремление путем обучения подняться в те миры, доступ в которые естественным путем был утрачен. Йога становится искусственным ясновидением и, в сущности, на место древнего ясновидения тотчас выступает философия йоги без того, чтобы в промежутке явилось то, что выступает в греческой философии, чисто рассудочной по ее установке. Этого в индуизме совершенно нет, там нет этой промежуточной формы. И если мы возьмем Веданту Вьясы, мы можем сказать: «Не так она выражена, как учат западные мировоззрения, проникнутые идеями, разумом; но она принесена непосредственно из высших миров, облеченная в человеческие слова. В этом ее особенность — она не добыта с помощью человеческих понятий, не измышлена, как сократовский, платоновский элемент, но увидена ясновидчески.
Это трудно совершенно уяснить себе. Но есть возможность уловить эту разницу еще и теперь. Возьмите в руки какое-нибудь изложение одной из систем западной философии. Как в большинстве случаев добывается то, что ныне серьезно может быть обозначено, как «философия»? Если вы заглянете в кухню человека, которого можно назвать «серьезным философом», то можете увидеть, как через напряжение логической способности суждения, логического мышления добывается эта система. Все создается постепенно. И те, которые так разрабатывают философию, не могут понять, что можно то, что они ткут понятие за понятием, в некотором отношении узреть ясновидчески — иметь это перед собой ясновидчески. Поэтому так трудно сделать для себя понятным, когда — смею сказать — единым махом ясновидчески прозревают некую философему, которую иначе создавали в «поте лица» от идеи к идее, и нет нужды делать все эти последовательные шаги мысли. Ясновидчески увиденные понятия, это — понятия философии Веданты. Они не добыты в поте лица по примеру европейских философов; они суть последние утончившиеся до абстрактных понятий остатки древнего ясновидения, или же добытые через Йогу, первые, пока еще тощие, завоевания в сверхчувственных мирах.
Иначе проходило это у людей, живших западнее. Здесь мы видим своеобразные, важные внутренние свершения эволюции человечества. Возьмем замечательного философа VI столетия дохристианского летоисчисления — Ферекида из Сироса (Автор «Космогонии», дошедшей до нас во фрагментах). Замечательный философ! Философ, которого теперешняя философия не считает таковым. Есть ныне философские книги, которые это фактически говорят. Я процитирую несколько слов: «Ну да, это все — детские описания, детские символы; «ребячливо и гениально»», — говорит некто, кто мнит себя высоко стоящим над этим древним философом. Итак, за пятьсот лет до начала христианского летоисчисления жил в Сиро-се замечательный мыслитель. Во всяком случае, он выступает иначе, чем остальные мыслители, которых называют философами позднее. Ферекид из Сироса говорит, например: «В основе того, что видят в мире, лежит тройственность — Кронос, Зевс и Хтон. От Кроноса происходят воздушная, огненная и водная стихии, и со всем тем, что происходит из этих трех сил, вступает в борьбу своего рода змеиное существо — Офионе-ус. Все, что он описывает, можно даже без ясновидения, а только обладая некоторой фантазией, увидеть перед собой: Кронос выступает не только как абстрактно текущее время, но как реальное существо, которое можно узреть; равным образом выступает и Зевс, как бесконечный эфир, как живое в себе Всесущество; Хтон же как то, благодаря чему прежде бывшее небесным становится земным, то, что прежде рассеянное в пространстве сосредотачивает в планете Земля, чтобы иметь земное существование. Все это разыгрывается на земле; затем как враждебный элемент вмешивается своего рода змеиное существо. Если проследить за тем, что так примечательно изображает Ферекид из Сироса, то нуждаешься в духовном исследовании, чтобы его понять; ибо он последыш древнего ясновидения. Он видит мир причин, лежащий за миром чувственных восприятий, и описывает эти причины благодаря своему ясно-видческому достоянию; и, конечно, тем, которые работают только в понятиях, он не нравится. Он видит жизненное творение добрых Богов и вторжение враждебных сил, которые он описывает так, как их можно узреть ясновидением. Он видит, как рождаются из Кроноса, из реального времени, стихии.