Евангелие рукотворных богов
Шрифт:
– Заходи, не стесняйся, – махнул ему рукой Рус.
Старик проковылял во двор и уселся в круг.
– Угощайся, – предложил Брат.
Гость покачал головой:
– Благодарствую.
Когда он находился рядом, было видно – он действительно очень стар. Стар настолько, что скорее всего пребывал в преклонном возрасте даже до войны. Шамкающий, иссохший, кутающийся в длиннополую шубу и в то же время пронзительно смотрящий на мир выцветшими глазами.
– Как жизнь-то, дедушка? – поинтересовался Брат.
– А помаленьку. – Старик протянул руки к костру и как-то настороженно покосился в сторону Кэт. – Вы
– Что так?
– Давно у нас гостей не было, почитай как годков десять. Отвыкли мы. А последний раз-то, которые приходили, шибко буйные оказались.
– Так времена неспокойные… потрясли вас?
– Народ мы, сынок, спокойный, однако все старатели – с золотишком дело имели. А металл, он, сынок, размазней не любит. Извели мы их, всю ватагу, чтобы неповадно.
– Молодцы. Тихо тут.
– Тихо, да. А вы-то зачем к нам пожаловали?
– В Тоджин идем.
– Так вас, детки, к чертям на кулички занесло. Здеся тупик, дорога заканчивается. А в Тоджин… уж к Азасу этим путем и в добрые годы только единицы хаживали. Знаешь, как один ученый мне сказал – аппендикс тута.
– А тропы?
– Стежки? Дык… ледники ниже спустились. Тяжко нынче на них.
Они еще долго так сидели. Дед милостиво соизволил отведать нехитрой снеди, а после поведал о нелегком житье-бытье заброшенного поселка.
О конце света здесь в свое время скорее догадались, чем узнали. Ну, громыхало, ну, сумерки. От большой земли отрезало – так зимой и раньше, бывало, лавина сойдет, и больше месяца тишь да глушь. Ну, потом, конечно, слухи дошли, однако кое-как свыклись. Из значительных событий – лет с десяток назад и вправду налетели сюда лихие люди, но разобрались с ними тихо и по-быстрому. А три года тому вся молодежь с места снялась. Пошли лучшей жизни искать, по дороге, как иначе, там ведь город, хоть и далеко. А старики остались. Куда им лучшая жизнь, свой век бы дожить. Мрут теперь помаленьку. Сам Алгуй, так старика звали, вообще непонятно, каким чудом на белом свете задержался – гляди, скоро уже сотня лет стукнет. Молодежь-то, поди, обустроилась, где жить полегче.
Такой вот тебе рай. Вымирающий. Не стал Брат Алгую говорить, что, скорее всего, вырезали его односельчан на кровавых дорогах безжалостного Пути, иначе как объяснить, что никто не вернулся в это действительно тихое и чистое место. Потерянный оазис.
Разговор вернулся к западным тропам. Алгуй презрительно крякнул, когда ему попытались показать затертую карту. По бумажкам в горы ходить! Без проводника, однако, нечего и соваться. Раньше ведь даже на лошадках вверх ходили, и то, старик поучительно поднял скрюченный подагрой палец, вместе со знающим человеком. Какие нынче лошадки, себя бы прокормить. А знатная была скотинка! Коротконогие, мохнатые, неприхотливые и выносливые. Да…
Постепенно кое-как по карте маршрут все-таки уточнили, у старого Алгуя память оказалась феноменальной. Дорогу до Долины Вулканов, лежащей на пути отряда, старик помнил в мельчайших подробностях, Брат только успевал строчить пометки с ориентирами на полях карты. Дальше пошло похуже, но нужные перевалы бывший проводник описал детально. В общем, помог.
Алгуй вел себя с путешественниками непринужденно, позволяя иногда с высоты прожитых лет нравоучительный тон. Только в сторону Кэт он отчего-то старался
– Ты уж приветь меня Там как должно, а? – помолчав, проскрипел он, утирая слезящиеся глаза.
– Не бойся, Алгуй, сын Чагдара, – ласково улыбнулась не проронившая до этого ни слова Кэт, а старик вздрогнул – никому из странной шестерки не говорил он имени своего отца…
Уже стемнело, а уставшие путники все не ложатся. Алгуй разрешил им оставаться в Орлике столько, сколько понадобится для подготовки к походу через горы. А сегодня хочется посидеть расслабленно, вытянув ноги к танцующему пламени. Легкая часть маршрута закончилась. Впереди – только тяготы и лишения.
Брат рассказывает об особенностях хождения по горам.
– Тропа, она ведь не дорога – камни, грязь и бурелом. Из земли каждый корень торчит, норовит подножку поставить, каждый куст колючками за одежду цепляется. А еще крутые подъемы с резкими спусками постоянно чередуются – это тебе не по равнине чесать. У вас сейчас за плечами в рюкзаках, ну, килограммов по сорок поклажи – вроде немного, а в гору оказывается – неподъемное бремя. По горам ходить надо учиться. Каждый шаг должен быть максимально экономичным – никаких прыжков, ускорений, только монотонное передвижение. Видишь ствол на пути – переступи, не перемещая центр тяжести, и упаси бог вскакивать на него, спрыгивать, минимум лишних телодвижений. Вообще каждый шаг должен твердым быть, устойчивым, потеря равновесия – почти наверняка падение…
Ледники… Ну, выйдем на лед – отдельно проинструктирую, а пока стоит знать – если есть возможность передвигаться по земле, то на лед ни ногой. Лучше всего, конечно, подниматься по курумнику. Что это такое? Тропинка такая каменная, увидите – поймете.
Проповедник блаженно запрокидывает голову и втягивает воздух полной грудью:
– Хорошо… Как двадцать лет назад… точно так же – у костра… только не я нотации читал, а мне… ее звали… а, неважно. Рус, сыграй…
Так же молниеносно, как оружие в мгновения опасности, в руках барда оказывается гитара. Тихие, печальные переборы льются, заставляя трепетать душу. Это обнаженные нервы натянуты над взволнованным грифом. Это сердце издает звуки, а грудная клетка резонирует, придает глубину, окрашивает миллионом оттенков.
Побледневшие листья окна Зарастают прозрачной водой. У воды нет ни смерти, ни дна. Я прощаюсь с тобой. Горсть тепла после долгой зимы Донесем. Пять минут до утра Доживем. Наше море вины Поглощает время-дыра.У Брата увлажняются глаза. Нет, он не рыдает, просто слезы скапливались уже долгие годы, а теперь находят дорогу наружу. Наверное, все-таки это ложь, что слезы умеют высыхать или испаряться, просто иногда они текут внутрь, пропитывая душу, пока не переполнят чашу человеческих чувств.