Эверест, юго-западная стена
Шрифт:
В эту ночь вдали от базового лагеря мы почти не спали. Наконец в пять утра мы говорили друг другу: “Ну что?... Пора?!” - и молчим. Молчим, понимая, что пришёл самый главный день экспедиции.
До вершины от нас совсем недалеко, по карте всего лишь восемь километров, и мы слышим, как опять начинает гудеть Эверест. Жуткое ощущение: в морозной предутренней мгле звук мчащегося по мосту тяжёлого состава. Только мост этот кажется сотканным из голубых хрупких ледяных глыб. И время от времени Эверест и окрестные вершины, будто при вздохе, сбрасывают с себя лавины. Совсем недавно на рассвете, когда шерпы уходили с заброской кислорода через ледопад Кхумбу,
Выползаем на пронизывающий ветреный холод, долго возимся с заледеневшими за ночь “голибьерами”, ноги никак не хотят всунуться в эти замёрзшие ботинки, потом воюем с примусом. В нём уже почти нет бензина, его хватает только на то, чтобы куски плотного льда и снега растаяли. Вот и весь сегодняшний чай. На весь день.
Сквозь объектив — огромную, почти полутораметровой длины трубу, которую мы чудом донесли сюда без единой встряски, а несли пешком в течение семнадцати дней,— перед нами чернела на контровом свете увеличенная в сорок раз вершина великого Эвереста.
Поначалу нам казалось, что мы видим на гребне горы два силуэта. Но сколько потом мы ни вглядывались, они оставались на своих местах.
Тем временем окончательно рассвело. С утра день был солнечным, морозным. Величественная панорама Гималаев простиралась перед нами. Настроение было торжественным и высоким. Но к нашим пожиткам опять и опять пикировало чёрное вороньё, как будто бы напоминая о мрачных предчувствиях. Они были у нас, что скрывать, и мы, не сговариваясь, об этом подумали вслух.
У самой стены ледопада Кхумбу в эти минуты уже разыгрывалась первая часть драмы. Шедший за Юрием Голодовым Алексей Москальцов сорвался с лестницы в пятнадцатиметровую трещину и, может быть, именно в эти минуты теряя сознание, пытался дотянуться до отлетевшего от него ледоруба, как до надежды, которую ему никогда не удастся осуществить.
Юрий Голодов, вытащив всё же Лёшу из трещины, будет на радиосвязи с лагерем, сам ещё не до конца сознавая трагичность случившегося, убеждать Евгения Игоревича Тамма, что с Лёшей всё хорошо, что травмы совсем пустяковые. А через час доктор Свет Петрович Орловский передаст свой первый диагноз Евгению Тамму по радио. “Юрий Голодов, — скажет он, — чтобы не смущать восходителей (то есть Владимира Балыбердина и Эдуарда Мысловского), не стал говорить всей правды”.
Эверест продолжал тревожно гудеть. Ветер гулял по Западному цирку, как в огромных органных трубах, напоминая о себе мощным голосом. Под грохот лавин, раздававшихся то слева, то справа, Леонид Трощиненко на спине протащил залитого кровью Москальцова через самые опасные места, и уже там, где путь по ледопаду упрощался, Лёшу уложили на специальные носилки.
Уже позднее, когда проявят этот материал, отснятый Хутой Хергиани и самим Леонидом Трощиненко, и плёнка будет на монтажном столе, мы бесконечное число раз будем рассматривать эти кадры... Сыпал мелкий снег. Ярко на фоне льда выделялись фигуры людей. Перебросив через плечи лямки, как постромки, они удерживали почти на весу брезентовое ложе с человеком, два часа назад вышедшим на штурм высочайшей горы мира... Они шли медленно, оберегая своими осторожными шагами чужую боль, которая входила в их сознание как своя собственная, как ещё один жестокий удар Эвереста по планам экспедиции, членами которой они себя особенно остро почувствовали сейчас.
Сейчас, когда всё уже позади, можно о многом вспоминать и рассказывать. Но если ещё и сесть перед экраном, включить его и перед собой прогнать кадры, отснятые в невероятных условиях там, на склонах великой горы,— рука сама потянется к выключателю скорости. И на экране тогда замрёт изображение. И можно его рассматривать как угодно долго... Увы! Как это необъяснимо теперь далеко: как передать ощущения? Как передать чувство кислородного голодания? Огромных ветров? Нестерпимо палящего солнца, которое прожигает твоё тело насквозь, даже через ветрозащитную одежду? Как передать ту слабость, которая валит тебя с ног, сбивает с дыхания?
В тот яркий, солнечный день, разгоревшийся под бирюзовым небом Гималаев, гора каждым сантиметром своей высоты сбивала дыхание Балыбердина и Мысловского. Это мы знали. И хотели для них только победы.
Володя Балыбердин нёс с собой кинокамеру. В те дни люди ещё не понимали цены кадров, принесённых с маршрута. Тогда им важна была только победа. Мы жили тогда без зеркала, если можно так будет сказать: в каждом лице мы узнавали себя—такой же восторженный блеск глаз, такая же синева под глазами, такие же лоскуты кожи, которые солнце сдирало с носа, щёк и со лба.
Но сегодня, когда на сцены дворцов и актовых залов выходят герои экспедиции, они уже другие, неузнаваемые люди. То гималайское время отошло от них. Но оно осталось в кино- и фотографических документах.
У подножия ледопада Кхумбу мы задыхались и горячились, когда Евгений Игоревич Тамм принял решение — кинооператора высотных съёмок Хуту Хергиани отправить наверх, но без кинокамеры, а как носильщика с грузом... Конечно, это вызвало у Хуты ярость, особенно в конце экспедиции, когда альпинисты приходили вниз и сообщали, что на склонах осталась половина занесённых туда продуктов и кислорода!.. А сколько мог бы отснять тот же Хута Хергиани, если бы он снимал, а не был бы простым носильщиком. Его, по существу, превратили в пятого шерпа киногруппы: четырёх финансировала студия, но работу для киногруппы мы увидели только однажды, когда всё главное было уже позади и шерпы-высотники отдыхали в лагере, ходили в гости в соседние селения...
И в то же время Хута Хергиани не был обеспечен многим: не было пригнанного и проверенного снаряжения, одежды, кислородного оборудования. Об этом не стоило бы говорить, если бы за всем этим не стояла судьба прекрасного альпиниста, своеобразного, непреклонного и гордого. И очень беззащитного человека.
Хута снял блестящие кадры. Незабываем Эрик Ильинский на маршруте. Крупные планы выдающегося альпиниста, на наших глазах отдающего последние силы вершине. Не хватает воздуха. Широко открыт рот. Ветер рвёт рукавицы, привязанные на страховочных верёвках. Еле хватает сил поднимать ноги — но Ильинский устремлён вперёд. И вот он перед нами — во всём своём бессилии и величии.
Хута снял шерпов, которых остановила стена Эвереста. Он снимал на ледопаде во время пурги, на острых гребнях скал. Он только-только вошёл в дело... Работал Хута спокойно, выверенно, и благодаря его огромным моральным и физическим усилиям мы видим многие уникальные кадры. И всегда будем горько сожалеть о том, что решение Евгения Игоревича Тамма было роковым для судьбы Хуты на Эвересте.
Экспедиция сдружила нас на всю жизнь. У всех её участников сложились хорошие, добрые отношения.
Но экспедиция на Эверест никогда не была только увлекательным путешествием в Непал, в Гималаи. Это был жуткий труд, опасности, неизвестность.