Евгений, Джек, Женечка
Шрифт:
Я снова попыталась его обнять, но он снова оттолкнул меня.
— Джек, они не ведали, что творят… Они идиоты, и мои предки тоже… Но что ты хочешь сейчас? Твоего отца уже нет. Никогда больше не видеть мать?
Я думала, что он махнёт рукой, но Джек выдал хрипло, отведя взгляд в сторону.
— Пожалуй, что да. Уехать в Москву. Оставить Ярослава с тобой. Отдавать его отцу на выходные. Наверное, да. Это то, что нам нужно сделать.
— Убежать от прошлого? — нервно хихикнула я.
— Нет, наоборот дать шанс будущему. Нашему, которого нас столько лет пытались
Теперь он дал себя обнять — я уткнулась ему в грудь: сердце из нее выпрыгивало. Из моей, конечно, тоже.
— У меня здесь работа. У тебя здесь работа. Дачу не продать, весь рынок стоит. Взять деньги на переезд реально неоткуда. Давай не менять пока планов. И с Владом мы не обсудили детей. Может, ещё все само собой образуется…
— Вы же их поделили, поровну, — усмехнулся Джек, отстраняя меня на расстояние согнутых локтей. — А вдруг он даже обрадуется, что ты снимаешь с него ежедневные заботы о ребенке, оставляя только праздники. И дочь ещё под боком окажется. Так будет лучше всем, поверь.
Теперь глаза блестят задором. Но надолго ли? Раз пошла такая пьянка… Раз мы говорим начистоту…
— Лучше не будет, — пыталась я удержать голос ровным. — Влад не собирался меня отпускать, он до сегодняшнего дня был уверен, что через год я вернусь. Ну… И мы будем жить, как жили. Поэтому он и попросил меня никому не говорить про развод. Чтобы потом разговоров лишних не было ни среди родственников, ни среди знакомых. Уверена, что только поэтому мы развелись без скандалов и без суда. Потому что он наш развод разводом не считал.
— Выходит, — хватка на моих руках стала чувствительней, — это мы его самолюбие жалеем, а не хрупкое равновесие детской души сохраняем. Ты дура совсем, да? Дура? Очнись! Ты замуж за меня вышла. Все, точка. Дай мне его телефон, я сам с ним поговорю, раз ты такая мямля!
— И чего добьешься?
Джек проигнорировал вызов в моем голосе и ответил спокойно:
— Разрешение сказать его сыну правду. Я не хочу наломать дров ещё больше. Вы с твоим бывшим два дурака. Не хочу становиться третьим. Я не хочу, чтобы ты плакала. Я не хочу, чтобы плакал Ярослав. В восемнадцать я боялся не справиться с ответственностью. Хотел усыпить бдительность отца, чтобы тот подстелил мне соломки, и в итоге разбился еще сильнее. Сейчас я уже ничего не боюсь, но понимаю, что мы взрослые люди, и на нас лежит ответственность за детей, и мы не имеем права предавать их доверие. А своей ложью ты именно это сейчас и делаешь.
— Только я, да?
— Да, только ты! Потому что не смогла убедить мужика, что у него нет с тобой никакого шанса. Ты ему врала и ребенку врала. Со мной этот номер не пройдет. Я ложь на дух не переношу. Я за свою с лихвой заплатил. Не впутывай меня в очередную, поняла?
И он отпустил меня — так резко, что я пошатнулась. Или все же он меня оттолкнул от себя?
— Завтра ты звонишь своему Владу и рассказываешь про меня. И про то, что ради Ярослава мы готовы жить в Москве. И запомни: условие, что он живет с нами, не обсуждается. Твой сын живет с тобой и точка.
Вот так — приказ поняли? Выполнять приказ!
— То есть ты ждешь, что Влад на все согласится?
— Если он адекватен, как ты говоришь, то да, потому что так лучше для его ребенка.
— Или для тебя? Потому что тебе приспичило в Москву?
— Мне не приспичило! — повысил голос Джек, но тут же вернулся к шепоту: — В твоей Москве мне ощутимо тяжелее будет прокормить вас, но я готов крутиться. Но я должен знать, ради чего рву себя. В любом случае, спать до сентября на диване из-за твоей трусости я не собираюсь.
Но сейчас он туда пошел. На диван. С подушкой и простыней. А я села на застеленную им кровать и уставилась в пол. Потом протерла влажными салфетками лицо, разделась и легла. Ни о каком душе не могло идти речи — я не хочу спускаться вниз и видеть его, своего мужа. Он не изменился. Нет. Остался прежним — я могла часами сотрясать воздух, но он все равно поступал так, как считал нужным. И сейчас требует, чтобы я поступилась всеми взрослыми принципами ради спокойствия его души. Но я не хочу говорить с Владом. Не хочу.
Под одеялом я свернулась калачиком и заняла совсем мало места на широкой двуспальной кровати. А ведь покупая ее, думала, что буду на ней королевой. Лежала, прислушивалась — ничего не слышала. Все уснули? До утра? Или Джек все же поднимется ко мне?
Шаги. Слишком легкие. И сопение, тяжелое. Это Берька пришел под дверь. Не хочет спать с Джеком. Я пустила его к себе. Он с ходу забрался на кровать, хотя никогда этого не делал, только изредка восседал на диванах. Я не стала его сгонять — места ведь много. А потом даже подползла к собаке и обняла шерстяного засранца — давно мне не было так безумно одиноко.
Если только в первую ночь в московской квартире моих родственников. Единственное, там я спала на диване, а не на кровати. Укрывшись с головой, чтобы Генка, если вдруг войдет, не увидел моих слез и не стал расспрашивать, что же случилось в Питере на самом деле. Я ведь просто сказала, что поругалась с родителями и сбежала на праздники в другой город. Наши семьи не особо дружили: где Москва, а где Питер! Мы виделись очень редко. Только один раз они приезжали к нам на Новый год, и пару раз уже в сознательном возрасте меня отправляли к ним на ноябрьские каникулы. По телефону мы с Генкой не общались никогда, зато наши мамы перемывали нам кости. И все равно я не слишком близко знала своего троюродного брата, поэтому, оставшись с ним один на один в пустой квартире, сильно стеснялась.
Генка из вежливости спросил, хочу я завтра погулять с ним по Москве или все же помогу девчонкам накрыть стол. Собираются в его квартире, потому что выставить на дачу смогли только его родителей. Я ответила, что, конечно, лучше помогу с хавчиком. Мне нужно было хоть как-то отработать их гостеприимство. Готовили на ораву, орава и пришла. Такое количество людей в обычной трешке я никогда не видела. Ну и такого количества выпивки. Наши дачные посиделки показались мне тогда детским садом, и я сказала себе и Генке, что крепче мартини с соком пить ничего не буду.