Евпатий
Шрифт:
Хороший уже Паша клонил к правому плечу кудрявую голову — верный знак финишной прямой, и умная опытная его Зоя увела его незаметно домой.
Остальные посидели, поговорили о том о сём ещё с часик и тоже подобру-поздорову разошлись.
5
Помню, маленьким ещё, лет в десять, я пообещал себе, что буду запоминать всё вокруг происходящее, сколько потребуется, чтобы «понять». И вот прошло больше тридцати годов с той поры, я устал следить, но так, кажется, ничего и не понял. Были, конечно, периоды, когда воображалось: да, вот так, именно так, и всё теперь пойдёт вот эдак вот, но раздавалась словно откуда-то издали другая музыка,
Уж лучше вовсе человеку не рождаться на этот свет, сказал кто-то, чем видеть, как ты отцветаешь, зелизна берегов.
Я не уверен в точности слова «зелизна». Это, скорее, не очень удачный поэтически перевод, но что «видеть, как ты отцветаешь», мучительно, сказано более чем верно. Может быть, это даже страшнее смерти.
6
Впервые, когда в девятом классе Елизавета Евсеевна задала сочинение по Пушкину, обнаружилась вся, в сущности, глубочайшая разность способов понимать вещи у моих героев.
«Когда роман в стихах «Евгений Онегин», — писал Юра, — вышел из печати, перепуганные силой романа критики решили очернить Пушкина и его роман. Они говорили, что Пушкин поэт «чистого искусства». Это, конечно, гнусная фальшивка, так как Пушкин отличался от предшествовавших ему поэтов не только силою стихов, но и революционной лирикой... Пушкин, что характерно для южанина (писал Юра, избегая сложных грамматических оборотов, чтобы не наделать ошибок), был энергичен, азартен, вспыльчив, бодр, прямодушен... Пушкин боролся и жил для народа, для свободы народа!»
Илпатеев путано и косноязычно изложил какую-то вымороченную концепцию о смерти поэта, полагая, что это было нечто вроде самоубийства и дело было не в Дантесе, а в Николае I, положившем глаз на красивую Наталью Николаевну... Что Пушкин не мог жертвовать карьере честью, как это сплошь да рядом было вокруг него, что он «попал в ловушку» и с тоскою томился в поисках выхода. Что не зря потом так отлично пошли дела у генерала Ланского и не зря держал корону над венчавшейся с ним Натальей Николаевной всё тот же царь. «Я жить не хочу!» — цитировал Илпатеев воспоминанья везшего поэта с дуэли лицейского товарища-секунданта, и на этих, быть может, недостоверных или случайно обронённых словах строил дерзкое, сомнительное, с моей точки зрения, предположение.
Паша, как сказал мне Юра, просидел тогда в глубочайшем самопогружении оба отведённых под сочинение урока и выдал в конце одну-единственную фразу: «Пушкин, — написал он красивым каллиграфическим почерком, — это был человек».
Многое, как я понимаю, с ними тремя наслучалось всякого потом. И, разумеется, не того, чего они ждали для себя. Но всё-таки, кажется, я не зря упрашивал и клятвенно заверял Юрину маму Дору Израйлевну, что в целости-сохранности возвращу шедевр
«О утраченный и ветром оплаканный призрак, вернись, вернись...» — сказал я в благодарность Юре любимую фразу из Томаса Вулфа, на что Юра пожал лишь мосластыми квадратными плечами. Он любил иного рода поэзию. Но про Илпатеева я решил, что ему б понравилось. «Мы не вернёмся. Мы никогда не вернёмся. Был октябрь. Но мы не...»
Юра за то историческое, в общем, сочинение, получил пять, Илпатеев три с минусом, а Паша два.
7
Лет через двадцать пять подвыпивший Паша, проведя в воздухе пальцем где-то с две трети круга, скажет Илпатееву:
— Если Юра доведёт, если он только доведёт...
— Он не доведёт, Паша! — грубо отрежет Илпатеев.
— Это ещё почему? — сощуриваясь, вскинет кудрявую голову Паша.
— Изяславчик не даст ему, — пожмёт плечами оставленный в ту пору женой Илпатеев, — да и всё остальное тоже.
— Юра, Коля, о ч е н ь порядочный человек! — скажет Паша, и из глаз его вдруг выкатятся две прозрачные круглые слезинки. — А ты сука после этого.
Илпатеев не обидится и не уйдёт от Паши из его гаража, а они ещё будут сидеть, разговаривать и пить заготовленную на такой случай Пашею водку.
8
Дорогие друзья,
Хватит, больше нельзя.
Веселимся и спорим,
День проходит за днём.
Мы расстанемся скоро,
А потом, что потом?
В Детском парке напротив школы у них завелась лавочка. Здесь, мимо, на уроке физкультуры бегали стометровку, здесь Юра читал новые стихи, пилось кисленькое винцо «рымникское» из пузатой бутылки, закуривались появившиеся как раз тогда болгарские сигареты, игралось в покер, а затем, попозже, в преферанс, здесь, у этой лавочки, Илпатеев дрался однажды с малолетками, заступаясь за «жида» Юру, и здесь же Юра встречался с первой своей и единственной любовью, а Паша приходил посидеть, когда шеф его в НИИ, не преминув тиснуть пару-тройку Пашиных идей, отодвигал в очередной раз защиту диссертации.
Дорогие друзья,
Гении непризнанные,
Понимаете, я
Заглянул в призрачное.
«Призрачное» подверглось тогда некоторой, впрочем, очень осторожной критике со стороны Паши, и на другой день Юрино вещее стихотворение звучало так:
Дорогие друзья,
Гении бушующие.
Понимаете, я
Заглянул в будущее!
К слову сказать, если допустить посыл Илпатеева о «психологическом мастурбантстве» хоть сколько-то верным, вот это как раз «призрачное» и попадало в десятку.
А вообще, как рассказывал Паша, Юра был странным и совсем как-то непохожим на других. Драться он не мог, в строю из-за раскоординированности и какой-то «засечности» в движениях не попадал в ногу, но никто лучше его не смог бы «заложить» мяч от почти центра поля в какой-нибудь решающей игре на первенство школы по баскетболу. Шутил он, само собой, в стиле Ильфа и Петрова, но и тут, не выдерживая приёма и времени, срывался на свое «га-а-а...», скулил и колыхался раньше, чем тот, кому предназначалась шутка, её усекал. А когда пытался что-то всерьез, что-нибудь философское или перед девушками и у него не проходило, Юра делал брови домиком, топырил губы и запускал во взгляд этакое насмешливое масло. Это, дескать, он так, шутейно, интеллект кой-чей на вшивость проверял.