Европа-45. Европа-Запад
Шрифт:
— Ты чего выламываешься? А под мышками? У тебя и на груди, как у медведя. Тоже надо бы...
Либих не выдержал. Резким движением плеч сбросил руку солдата, повернул к нему бледное, перекошенное яростью лицо:
— Слушайте, вы, солдат!..
— Прошу прощенья, герр...— забормотал банщик.— Сейчас пущу воду... Один момент... Прима водичка...
Либих вошел в душевую. Здесь окружило его все, что мило немецкому сердцу. Белые стены, еще сухие деревянные решетки под ногами, аккуратно, тепло, тихо.. Где-то щелкнуло, заклокотало, и из душевого ситечка дружно ударили тонкие, щекочущие, теплые струйки воды.
— Мой боже,— прошептал Либих,—
Погруженный в райское блаженство, Либих не заметил появления еще одной голой фигуры. Но фигура эта сама напомнила о себе, хлопнув гауптмана по спине. Либих вздрогнул, обернулся и увидел долговязого белотелого мужчину с прилизанными волосами.
— Ты как сюда попал? — воскликнул незнакомец.— Это же мошенничество! Фельдфебель говорит, что баня готовится для какого-то начальства, что он не имеет права пускать сюда даже божьего духа, а тут, оказывается, уже сидит субчик...
— А вдруг я и есть тот божий дух! — фыркая, отозвался Либих.
— Может, ты еще назовешься Саваофом? Но у того, насколько мне известно, борода растет на морде, а не на груди, как у тебя. Из какого только зверинца ты выскочил!
— Дурак,— спокойно сказал гауптман.— Волосы на груди — это признак мужества. Японцы, чтобы не быть похожими на женщин, даже делают себе специальные парики на грудь.
— Ты скажи: сколько с тебя взял фельдфебель?
— Ничего.
— Тогда ты, наверно, действительно не такая баба, как я. Я дал ему пачку лучшего табака «Дюбек». Твоя фамилия как?
— Либих.
— А я Финк, Арнульф Мария Финк.
— Откуда у тебя русский табак? — поинтересовался Либих.
— Оттуда, откуда я и сам,— с Восточного фронта.
— Ну, как там, горячо?
— Во всяком случае, не так, как здесь... Намыль мне спину. Вот так... Благодарю. Спасибо... На Востоке продолжается еще и до сих пор то, что началось под Сталинградом.
— А ты и под Сталинградом был?
— Видишь, вот рука? Это там, под Сталинградом... Как рвануло что-то... Похоже, их «катюша»... Ну, пальцы и скрутило. И думаешь, помогло? Все время просидел на передовой... Вот у меня был товарищ — Гейнц Корн. Тому руку переехала наша полевая кухня. Зимой... Он нарочно под колесо подсунул... Земля твердая, кухня была полна супу — так рука и хрустнула... И что же? Я погибаю на передовой, а мой друг Гейнц Корн, которого надо бы судить за умышленное членовредительство, пригрелся в трофейной команде. Кстати, может, ты разъяснишь мне, что делается в этом эсэсовском гнезде? Понимаешь, я приехал сюда по вызову самого группенфюрера Кюммеля... Вчера пришел в штаб. Говорят, группенфюрер куда-то уехал. При этом узнаю, что здесь же был и мой брат Рольф. Штурмбанфюрер СС Рольф Мария Финк, не слышал про такого? Жаль... Он был настоящим немцем... Я говорю «был» потому, что Рольфа уже нет. Убит бомбой — американской или английской — в этом проклятом Хогсварте. Вчера я целый день шлялся по городу и не увидел ни одной воронки. Что за бомба такая? Может, она взорвалась в воздухе?
— Не знаю. Я уже иду. Накупался.
— Ну иди, иди. А я еще понежусь полчаса за себя и за Рольфа. Мой братец тоже любил купаться...
Когда Либих, побрившись взятой у начальника бани безопасной бритвой, застегивал френч, из душевой выбежал в раздевалку Финк. Он глянул на гауптманские погоны Либиха, с перепугу икнул, крякнул, крутнулся на месте и снова махнул назад.
— Чего это он? — удивился санитарный фельдфебель.
— Наверно, что-то забыл в душевой,—
Через час он уже стоял перед бригаденфюрером Гаммельштирном и коротко докладывал о событиях, что произошли несколько дней назад на базе «фау-2».
— Значит, вы можете поклясться, что группенфюрер барон Кюммель погиб у вас на глазах? — спросил Гаммель- штирн.
— Яволь. Он погиб как герой.
— Царство ему небесное! — Бригаденфюрер, крестясь, поднялся из-за стола.— Он был храбрым воином и настоящим немцем.
Гаммельштирн еще раз перекрестился. И Либиху показалось, что рука у него дрожит. Гауптман отнес это за счет волнения и жалости к погибшему барону, но совсем упустил из виду то обстоятельство, что у Гаммельштирна были основания не только горевать, но и радоваться. Смерть фон Кюммеля автоматически ставила бригаденфюрера Гаммелыптирна на высшую должностную ступень, как повышала она по службе еще сорок шесть офицеров.
— А вас, говорите, эти... бандиты отпустили? — спросил бригаденфюрер.
— Так точно!
— Чем же вызвано такое великодушие?
— Они помиловали меня, потому что я ученый.
— Прекрасно! А я расстреляю вас на том основании, что вы ученый! За измену и трусость. Что вы на это скажете?
— Э-э... герр бригаденфюрер... Но в интересах будущего, в интересах Европы... Европе ведь понадобятся ученые. Я так думаю...
— Ученые! Мне плевать на ваши факультеты и университеты! Пока продолжается война, люди делятся на солдат и не солдат. И будьте уверены: я не пожалею вызвать отделение эсэсманов, одного залпа которых достаточно...
— Герр бригаденфюрер...
— Молчать! Я еще не все сказал. У меня есть вызов... Вас вызывают в Пеенемюнде[40]а мне начхать на Пеенемюнде.
— Прошу прощенья.— Либих почувствовал твердую почву под ногами.— Ведь как раз Пеенемюнде дало нации оружие отплаты.
— Оружие! Где оно? Где ваша площадка? Где великий воин группенфюрер барон фон Кюммель? Ничего нет! Нет, о горе нам!..
Либих потерял какую бы то ни было надежду. Расширенными от страха глазами он смотрел на красную физиономию Гаммельштирна и чувствовал, что у него подламываются ноги. «Я упаду сейчас на колени,— думал он.— Буду просить этого идиота, чтобы он отпустил меня в Пеенемюнде».
Гаммелынтирн исчерпал все запасы генеральского красноречия, которое охватило его, как только он подумал о предстоящем повышении. Он был удовлетворен: перед его блестящей логикой оказался бессильным даже ученый. Почти добродушно он проговорил:
— У меня есть вызов не только от господина Германа Оберта[41], но и от рейхсфюрера СС. Видно, вы очень нужны там, в Пеенемюнде... Я отпущу вас. Но сначала вы уничтожите эту банду в дюнах. Понятно вам?
— Яволь! — проревел Либих.
— Соберете в Хогсварте солдат вермахта. Их слоняется здесь достаточно.
— Яволь!
— И немедленно в дюны! Чтобы за несколько дней там не осталось ни одного бандита. И не болтайте, что вашу площадку уничтожили партизаны. Ее разбомбили. Слышите?
— Яволь!
Гауптман Либих вылетел из штаба, словно выброшенный пружиной. Он представления не имел, куда ему теперь идти, где искать солдат вермахта. Вспомнил о своей беседе с бригаденфюрером и невольно покраснел.
«Ах, не все ли равно? — подумал он тотчас.— Забота о собственной безопасности — основа всех поступков человека. Каждый на моем месте поступил бы так же».