Европе не нужен евро

Саррацин Тило

Весь этот опыт вылился в конструкцию Бреттон-Вудской валютной системы: хотели гибкости бумажной валюты, но одновременно и функции золотого стандарта в качестве якоря с его твердыми валютными функциями. В течение двадцати пяти лет все шло неплохо, но в конце концов система разбилась о два пункта:

– Многие страны не были готовы подчинять свою денежно-финансовую политику той дисциплине, которая была бы необходима, чтобы обеспечить отношение обмена к доллару. Это потребовало бы отказаться от автономной денежной и конъюнктурной политики, ограничило бы возможность взятия государственных кредитов и особенно мешало бы такому популярному во многих странах государственному финансированию кредитами эмиссионного банка.

– США не были готовы к тому, чтобы связать себя золотым

стандартом. Ведь твердая цена на золото означает, что могут быть колебания уровня цен, но общая тенденция к инфляции отсутствует. При постоянном обменном соотношении между долларом и золотом это предполагало бы, что реальная цена золота будет непрерывно снижаться. Вместо этого США используют то обстоятельство, что, обладая долларом, они имеют международную резервную валюту для экспансивной политики. Кредитное финансирование дорогостоящей вьетнамской войны уже в шестидесятые годы привело к тому, что во всем мире выросли долларовые активы. В Европе возник рынок евродолларов.

Бреттон-Вудская система рухнула из-за того, что участники не играли по тем правилам, которых требовала система. Кто захочет, тот сможет увидеть параллели с современными проблемами Европейского валютного союза.

И в этом месте снова заметим о роли доверия в денежной политике: ценность денег состояла во все времена в том, что их просто было мало. Если их было достаточно мало, то предложение товаров и услуг в соотношении к деньгам было достаточным, и цена денег оставалась стабильной. Если их было слишком мало, то это могло отрицательно сказаться на экономическом цикле и вызвать проблемы сбыта, если цены падали недостаточно быстро.

Денежные монеты вдобавок к доверию в ценность денег вселяли веру в качество государственной печати: чеканка – со времен кайзера Августа часто с изображением государя – гарантировала, что в монете содержалось определенное количество золота или серебра. Чеканка создавала доверие и облегчала экономические связи.

Во все времена – в особенности, когда нужно было финансировать войны, – правители страны часто поддавались искушению снизить содержание драгоценного металла в их монетах и таким образом как бы «удлинить» наличие денег. Как только население это заметило, то добрые старые монеты были изъяты из обращения и переплавлены, и оплата производилась только «плохими» новыми монетами (закон Грешема).

Со времени изобретения бумажных денег государство в дополнение к ухудшению содержания металла охотно прибегало к печатному станку. Так возникали крупные инфляции. Чтобы этого не допустить, возникали стремления ограничить эмиссионные банковские кредиты для государства и обеспечить независимость Центрального банка.

Функционирование бумажных денег зависит от того, что цены не повышаются чрезмерно, и субъекты экономической деятельности имеют доверие, что так и останется. Впредь любые активы, которые эмиссионный банк предоставляет субъекту экономической деятельности на счету Центрального банка, являются в принципе возникновением денег. Создание слишком большого количества дополнительных денег не обязательно способствует инфляции. Возможно, сначала оно снижает проценты или стимулирует экономический цикл. Причинные связи поглощены и даже для участников не всегда полностью понятны. Это облегчает не только заблуждение, но и злоупотребление. Поэтому не случайно спор в Европейском валютном союзе разгорелся особенно по вопросу, имеет ли право Европейский центральный банк покупать государственные долги. Но об этом несколько позже.

Стимул для единой валюты

Созданное в 1958 г. согласно Римскому договору Европейское экономическое сообщество (ЕЭС) имело предоставленные Бреттон-Вудской валютной системой твердые валютные курсы как само собой разумеющиеся предпосылки его функционирования. Таким образом, собственная валютная история ЕЭС началась только после провала этой валютной системы³: в системе твердого курса различные валюты не представляли никакой проблемы ни для таможенного союза, ни для Общего аграрного рынка.

Определяющая для Общего аграрного рынка идея единых цен производителя, напротив, была совершенно не совместима со скользящими валютными курсами и через необходимые компенсации и дотации (так называемая компенсация убытков от ревальвации валюты для немецкого сельского хозяйства) вела к новым нарушениям контроля на внутриевропейских границах.

Италия и Франция особенно настаивали на европейском союзе с обменным курсом валют. Немцы сопротивлялись, потому что не хотели отказываться от только что полученной свободы на собственную, ориентированную на стабильность денежную политику. Докладом Вернера 1970 г. тогдашнее ЕЭС предприняло первую попытку систематически формулировать свою собственную валютную политику. Доклад заострял внимание на необходимой параллельности между политическими, политико-экономическими и валютно-экономическими успехами ⁴ и ясно подчеркнул внутреннюю связь между валютным и политическим союзами, а также необходимый сопутствующий отказ от суверенности в пользу сообщества:

«Эта передача полномочий является процессом решающего политического значения, предполагающего прогрессивное развитие политического сотрудничества. Экономический и валютный союз представляются, таким образом, чем-то вроде фермента для развития политического союза, без которого он не сможет существовать длительное время»⁵.

С позиции 2012 г. эта более чем сорокалетняя официозная точка зрения тогдашнего ЕЭС представляется пророческой. Однако в то время ЕЭС еще далеко не созрело до политического союза, как сегодня ЕС. В то время в первую очередь осуществлялась так называемая «валютная змея», система твердых, но колеблющихся валютных курсов с взаимным обязательством интервенции. Но и эта система не была стабильной, так как Англия, Франция и Италия не хотели исполнять вытекающую из различных уровней инфляции необходимость своевременного и постоянного регулирования валютного курса в сторону равновесия. В начале 1974 г. эти страны вышли из системы «валютной змеи», и осталась лишь «небольшая змея» с Федеративной Республикой Германией, странами Бенилюкса и Данией.

В 1978–1979 годах созданная по инициативе тогдашнего президента Франции Жискара д’Эстена и канцлера ФРГ Гельмута Шмидта Европейская валютная система (ЕВС) явилась попыткой нового начала⁶. Обе стороны связывали с этим различные представления и надежды. Французы хотели косвенным образом сильнее связать Федеративную Республику Германию интервенционными обязательствами для более слабых валют тем, что все страны обязывались сохранять стабильным свой курс к валюте – корзине ЭКЮ, расчетной единице⁷, путем интервенций на валютном рынке. Бундесбанк увидел в этом одностороннее обязательство стран с сильной валютой поддерживать систему, при необходимости также за счет политики стабилизации в этих странах, и ориентировал свою денежную политику в первую очередь и дальше на цели борьбы с инфляцией в Федеративной Республике⁸. Повторная девальвация франка заставила наконец французское правительство вновь скорректировать французскую денежную политику: с 1983 г. д-марка стала де-факто резервной валютой ЕВС. Все остальные страны-участницы попытались так регулировать обеспечение деньгами, чтобы обменный курс к д-марке оставался стабильным.

Это оказывало благотворное консолидирующее давление. В то время началась длившаяся до начала валютного союза конвергенция уровней инфляции и – с отставанием по времени – процентных ставок в Европе. Выполнения критериев конвергенции до начала валютного союза ⁹ – основной предпосылки для участия в валютном союзе – удалось добиться в основном ориентированием денежной политики всех участников на резервную валюту – д-марку.

Таким образом, и валютная политика всех участвующих в ЕВС стран оказалась в роли подопечной по отношению к д-марке и к политике немецкого Бундесбанка – трудно переносимое на длительный период состояние, которое было особенно тяжким для французского самосознания.