Европейские поэты Возрождения

Данте Алигьери

ЯВЛЕНИЕ АДАМАСТОРА

Уж пятый раз Светила угасали С тех пор, что мы отплыли, разрезая Моря, где прочие не проплывали, И добрым ветрам парус подставляя, Вдруг как-то ночью — на носу стояли Мы корабельном, море наблюдая,— Большая туча, все застлав тенями, Над нашими простерлась головами. Такой зловещей, грузною предстала, Что сердце в нас наполнила тоскою; Чернея, даль морская грохотала, Как бы внезапно встретясь со скалою. «О Твердь (я молвил), что ты ниспослала? Какою тайной иль какой бедою Грозишь ты нам, — волну морскую хмуря, Что кажется ужаснее, чем буря?» Еще не смолк я, образ беспримерный Явился в воздухе, могуч, ужасен, Нездешних форм и ростом непомерный, Брада всклокочена и лик неясен; Цвет кожи у него землистый, скверный, Глаза ввалились, вид его опасен; И волоса в земле, грязны и грубы, И черен рот его, и желты зубы. Так были мощны члены, что вопросом Я задался, не находя ответа: Иль был вторым Родосским он Колоссом, Что признан как седьмое чудо света? Таким свирепым был, громкоголосым, Как будто бы вещал из бездны где-то. И дыбом волосы у нас вставали Пред тем, что мы видали и слыхали. И молвил: «Люд отважный, кем вершится На свете столько дел невероятных, Ты, что привык в жестоких битвах биться, Не отдыхая от усилий ратных, Раз ты прошел запретные границы, Моих

морей коснувшись необъятных, Что столько лет я стерегу со гневом, Еще ничьим не вспаханные древом… Раз ты явился, чтоб разведать тайны Природы и стихии этой водной, Что и таким мужам необычайны, Кто обессмертен славой благородной, Тогда послушай: земли те бескрайны, Что завоюешь средь пустыни водной, Грозят бедой твоей слепой гордыне. В сражение с тобой вступаю ныне. Узнай, что, сколько б кораблей на свете Твой путь ни повторило здесь, дерзая, Враждебными места им будут эти И ждет их дикий ветр и буря злая! И первой же армаде, что наметит Стезю по волнам девственного края, Такой удар я нанесу с размаха, Что будет их потеря больше страха! Надеюсь здесь, не будет коль обмана, Меня открывшего подвергнуть высшей мести, И это не конец еще изъяна, Что нанесу упрямой вашей чести: Раз истина уму открылась рано, То вижу: каждый год па этом месте Всем вашим кораблям грозит крушенье И смерть сама вам будет в утешенье! И первому, кто славою гордиться Своею может перед небесами, Я стану вечно новою гробницей, Как тайно предначертано Богами. Турецкая армада здесь кичиться Своих трофеев станет чудесами; Но и для них дождусь возмездья часа: Падут во прах Килоа и Момбаса. Другой прибудет, муж высокой чести, Приветливый, и щедрый, и влюбленный, Красавицы, что с ним прибудет вместе, Любовию и милостью плененный. Но черное грядущее из мести Готовит им мой гневный вал смятенный! Крушение оставит их живыми, Чтоб мучились страданьями своими. Они увидят смерть детей прекрасных, В такой любви рожденных и зачатых, Увидят кафров, жадных и ужасных, Одежды с милой рвущих бесновато; Увидят нежны члены, формы ясны, Жарою, хладом, вихрями объяты, После того как маленькой стопою Пески горячие истоптаны с тоскою. Еще увидят, как брели, спасаясь От стольких бед, от бремени такого Любовники несчастные, скрываясь Средь чащи леса душного, густого. И, скорбными слезами заливаясь, Что даже камни размягчат суровы, Обнявшись, душам дали распроститься С прекрасной и жалчайшего темницей». И дале страшное вещало чудо О наших судьбах, но, вскочив проворно, Я крикнул: «Кто ты, вестник, и откуда? Зачем ты нас пугаешь так упорно?» И с воплем, что, казалось, слышен всюду, Скривив свой рот чудовищный и черный, Он отвечал, сердито, недовольно, Словно вопрос его ударил больно: «Я грозный Мыс, сокрытый в сей пустыне, Что Мысом Бурь вы наименовали, И никогда Страбон, Помпоний, Плиний И им подобные меня не знали. Весь Африканский брег над бездной синей Мои крутые пики увенчали, Я к Полюсу далёко простираюсь И вашею гордыней возмущаюсь! Я — из Гигантов, что самой Землею, Как Энкелад, Эгей, Тифон, зачаты; Звался Адамастор я, и войною На Громовержца я ходил когда-то; Не громоздил я гору над горою, Но властию моей была объята Стихия, где я плавал капитаном, Нептунов флот ища по Океанам. Меня тогда любовь жены Пелея К исканиям подобным побудила. Что были б мне Богини Эмпирея, Когда б Царица Вод меня любила! Когда однажды с дочерьми Нерея Она на берег моря выходила, Ее я тайно видел обнаженной И не уйму с тех пор души смятенной. И раз была она недостижима Из-за уродства моего большого, Решил я: сила здесь необходима, И тотчас же Дориде молвил слово. Но дочь ее была неумолима И, рассмеяться весело готова, Сказала: «Бедной нимфе было б странно Любовью утолить любовь Титана. Но, честь свою храня, я все же верю, Что, дабы гладь морей освободилась От треволнений, искуплю потерю». С таким ответом вестница явилась. Я слепоту влюбленных не измерю, Поведав, как обманом сим пленилась Моя душа и как ее до края Надежда переполнила пустая. И мне, уж отошедшему от боя, Вдруг ночью, как Дорида обещала, Прекрасною, далекою, нагою Фетида в белизне своей предстала. Безумцем устремился я за тою, Что жизнь вот этой плоти составляла, Раскрыл объятья, и власы, и очи, И, нежный лик целуя среди ночи. Я думал, что любовь мою целую,— О! Тяжело рассказывать мне дале! — Сжимал в объятьях я скалу крутую, Что дикие побеги оплетали. И вот гляжу на крутизну немую, Где очи лик мне ангельский являли, И чувствую, как гаснет жизни пламень, И, рядом с кампем, стал я тоже камень! Прекраснейшая Нимфа Океана, Коль мой тебе противен лик могучий, Зачем ты не продолжила обмана, Будь ты хоть сном, мечтой, скалой иль тучей? С тех пор брожу, безумец, неустанно Со гневом и стыдом во тьме дремучей И мир ищу другой, где не найдется, Кто над моим бесчестьем посмеется. В те времена мои титаны-братья Повержены во прах давно уж были, И Боги, чтоб скрепить свое проклятье, Горами побежденных завалили. Поскольку до небес не мог достать я И слезы тщетные мепя сломили, Я понял, что враждебною Судьбиной Уже вершится жребий мой единый. И стала плоть моя сухой землею, И стали кости каменного кручей; И члены, что ты видишь, над водою Раскинулись, далекой и кипучей. И в темный Холм Богами и судьбою Был обращен тогда мой торс могучий; И, дабы я застыл в моем позоре, Меня волнами окружило море». Так он вещал; и вдруг, с глухим рыданьем, Пропал из виду, словно не бывало. Растаял черный облак; клокотаньем И дальним ревом море прозвучало. И я, поднявши руки с упованьем, У неба, что нас так оберегало, Молил грядущих не карать позором Страстей, предсказанных Адамастором.

СЕТОВАНИЯ ПОЭТА, ОБРАЩАЮЩЕГОСЯ К КОРОЛЮ И УКАЗУЮЩЕГО ПУТИ К НОВОЙ СЛАВЕ

Нет, Муза, нет, я Лиру не настрою, Она уже глуха, и голос сдавлен, Но не от песен, а затем, что мною Бесчувственный и грубый люд прославлен. Огонь, что освещает путь герою, Нам ныне родиной не предоставлен, Она погрязла в черствости, стяжанье, Жестоком, жалком, грустном угасанье. Не ведаю, каким влияньем Рока У ней отъята гордость, честь живая, Что душу подымает так высоко, К работам и свершеньям обращая. А Вам, Король, вокруг себя далёко С престола, богом данного, взирая, Возможно, по сравнению с другими, Довольным быть вассалами своими. Как весело они по всем пределам, Подобно диким вепрям, львам гербовым, Идут, тела подставив пулям, стрелам, Огню и бденью, гладу и оковам, Пустыням знойным, брегам охладелым, Язычников ударам столь суровым, Опасностям, не познанным вселенной, Акулам, скалам н пучине пенной! Служить Вам расположены со рвеньем И, далеко от Вас, всегда покорны Суровым часто Вашим повеленьям, Не протестуя,

бодры и упорны. И, Вашим польщены благоволеньем, Всем демонам, всем адским силам черным Дадут сраженье, в коем Вы, властитель, Предстанете всегда как победитель. Их не лишайте милости, подмоги, Одушевите добрым, чутким словом; Оберегите от законов строгих, И будут чтить Вас всюду как святого. Тех вознесите, чьи познанья многи, Кто может, в силу опыта большого, Вам дать совет полезный, твердо зная И что к чему, и польза в чем какая. Вы их благоприятствуйте занятьям Согласно их наклонностям и нраву: В монастырях молиться должно Братьям За Вашу поусерднее державу, Поститься, приобщать благим понятьям Заблудших; и забыть пустую славу. Ибо тому, кто бога чтит неложно, Алкать богатств и власти невозможно. И Рыцарей возвысьте благосклонно, Ибо своей бесстрашной кровью жгучей Открыли путь не только для Закона Небес, но для Империи могучей; И, Вам служа усердно, неуклонно В чужих краях, когда предстанет случай, Двоих врагов сражают: человека И тяжкий труд, неведомый от века. И сделайте, Сеньор, чтоб, столь хвалимы, Германцы, италийцы, англичане О нас сказали, что непокоримы, А только покоряют Лузитане. Совет держите с теми, кто учимы Годами были долгих испытаний, Ибо хотя наука знанья множит, Но опыт в каждом случае поможет. Когда философ стал красноречивый Распространяться об искусстве боя Пред Ганнибалом, речью сей красивой Он вызвал лишь насмешки у героя. О нет, Сеньор, фантазией ретивой Не познается дело боевое, Ни чтеньем, ни мечтой, ни восхищеньем, Но опытом, уменьем и сраженьем. Но перед кем я речь веду столь вяло И низко, будучи не узнан Вами? Хоть похвала прекрасною бывала И высказана скромными устами. Занятий честных в жизни мне достало И опыта, что обретен годами, И дарования, скажу по чести,— Три вещи, что бывают редко вместе. Чтоб Вам служить, рука с оружьем свычна; Чтоб петь Вас, Музами душа согрета; Пускай же милость станет мне привычна Того, чья доблесть будет мной воспета, Когда он поведет своеобычно Дела, достойные стиха поэта, Как разум то пророческий подскажет И Небо путь свершению укажет. Коль устрашится боле, чем Медузы, Виденья Вашего гора Атланта, Коль разобьете в далях Ампелузы Вы камень стен Марокко и Труданта, Я потревожу сон усталой Музы И славой уж венчанного таланта, Чтоб Александра в Вас планета чтила, Всем лаврам не завидуя Ахилла.

* * *

Колокола сзывали в божий храм, И люди шли, как реки льются в море, Чтобы того прославить в общем хоре, Кто указал пути к спасенью нам. Но притаился бог незрячий там, И я в груди стрелу почуял вскоре, И он сломил мой разум в жарком споре, Прекрасный лик явив моим глазам. Язычник одолел меня во храме, Но я в душе не чувствую укора, Слепого супостата не кляну. Я дал ему обвить меня цепями, Я славил этим вас, моя сеньора. И жаль, что прежде не был я в плену.

* * *

«Что унесла ты, Смерть?» — «Взошедшее светило». «Когда?» — «Как только день забрезжил в небесах». «И что ж теперь оно?» — «Уже остывший прах». «Кто приказал тебе?» — «Тот, чья безмерна сила»? «Кто телу даст приют?» — «Как всем телам — могила». «Где юный блеск его?» — «Как всё — погас впотьмах», «А Португалия?» — «Глядит на гроб в слезах». «Что говорит она?» — «Как рано ты почила!» «Кто видел мертвую — не умер?» — «Был убит». «Что говорит Любовь?» — «В молчании скорбит». «Кто ей замкнул уста?» — «Я! Чтоб не слышать вздора». «А королевский двор?» — «С Любовью заодно». «Что там готовится?» — «Там пусто и темно». «Кто мог бы свет вернуть?» — «Мария де Тавора».

* * *

Прощальный час, прощальной речи звук — И жизнь уйдет путем необратимым, И станет все несбывшимся и мнимым, Обман мечты замкнет железный круг. О, смена встреч, свиданий и разлук! Ты к цели шел усердным пилигримом, Ты верен был, но все уходит дымом, Ни жертв не ценит Время, ни заслуг. Прошедшее не может возвратиться,— Такая даль разделит нас с тобою, Что нам едва ли встреча суждена. Все кончено! К чему еще стремиться? Мне будет — так начертано судьбою — Разлукой долгой жизнь сокращена.

* * *

Меняются и время и мечты, Меняются, как время, представленья. Изменчивы под солнцем все явленья, И мир всечасно видишь новым ты. Во всем и всюду новые черты, Но для надежды нет осуществленья. От счастья остаются сожаленья, От горя — только чувство пустоты. Уйдет зима, уйдут снега и холод, И мир весной, как прежде, станет молод, А я и песню слушаю в слезах. Иссякнут слезы, вновь придет веселье, Но страшно роковое новоселье, И неизменен в мире этот страх.

* * *

За что?! Сижу прикованный к стене. За днями дни в тюрьме идут, как тени, Потоком смутным мыслей, чувств, видений, Бесследным и бесплодным, как во сие. Лишь прошлое стучится в дверь ко мне Тоской невыносимых сожалений, Да колесом, бессменным в общей смене, Слышней скрипит Фортуна в тишине. И, в хаосе бегущих дум затерян, Мой скорбный дух не знает, не уверен, То говорит со мною ночь и тьма, Иль, предаваясь тягостному бреду, С собой я сам веду в ночи беседу, Здоров ли я или схожу с ума.

* * *

Меня сочли погибшим, наблюдая, Как тягостно владеет горе мною, Как меж людей бреду я стороною И как чужда мне суета людская. Я погибал. Но, мир пройдя до края, Не изменил возвышенному строю Среди сердец, что обросли корою, Страданий очистительных не зная. Иной во имя золота и славы Обрыщет землю, возмутит державы, Зажмет весь мир в железное кольцо. А я иду любви тропой неторной. В моей душе — кумир нерукотворный — Изваяно прекрасное лицо.

* * *

Дожди с небес, потоки с гор мутят Речную глубь. В волнах не стало брода, В лесах не стало лиственного свода, Лишь ветры оголтелые свистят. Сменил весну и лето зимний хлад, Все унеслось в круговращепье года, И Рок забыл, жива ль еще природа, Гармония ли в мире иль разлад. Но Время точно свой блюдет порядок. А мир… а в мире столько неполадок, Как будто нас отверг всевышний сам. Все ясное, обычное, простое, Все спуталось, и рухнули устои. А жизни нет. Жизнь только снится нам.

* * *

Туманный очерк синеватых гор, Зеленых рощ каштановых прохлада, Ручья журчанье, рокот водопада, Закатных тучек розовый узор, Морская ширь, чужой земли простор, Бредущее в свою деревню стадо,— Казалось бы, душа должна быть рада, Все тешит слух, все восхищает взор. Но нет тебя — и радость невозможна. Хоть небеса невыразимо сини, Природа бесконечно хороша, Мне без тебя и пусто и тревожно, Сержусь на все, блуждаю, как в пустыне, И грустью переполнена душа.