Европейские поэты Возрождения

Данте Алигьери

* * *

Верни ягненка мне, пастух чужой, Ведь у тебя и так большое стадо, А он — моя последняя отрада, В разлуке с ним я потерял покой. Не мил ему ошейник золотой, Бубенчик медный — лучше нет наряда; А нужен выкуп — вот тебе награда: Теленок, будет год ему весной. Ты доказательств просишь? Вот приметы; Глазенки с поволокой, как спросонок, Шерсть темная, сплошные завитки. Хозяин — я. Чтобы проверить это, Пусти его — ко мне придет ягненок И будет соль лизать с моей руки.

* * *

Терять рассудок, делаться больным, Живым и мертвым стать одновременно, Хмельным и трезвым, кротким и надменным, Скупым и щедрым, лживым и прямым; Все позабыв, жить именем одним, Быть нежным, грубым, яростным, смиренным, Веселым, грустным, скрытным, откровенным, Ревнивым, безучастным, добрым, злым; В обман поверив, истины страшиться, Пить горький яд, приняв его за мед, Несчастья ради счастьем поступиться, Считать блаженством рая тяжкий гнет,— Все это значит: в женщину влюбиться; Кто испытал любовь, меня поймет.

* * *

Ну, Виоланта! Задала урок! Не сочинил я сроду ни куплета, А ей — изволь сонет. Сонет же — это Геенна из четырнадцати строк. А впрочем, я четыре превозмог, Хоть и не мыслил о судьбе поэта… Что ж, если доберусь я до терцета, Катрены не страшны мне, видит бог. Вот я трехстишья отворяю дверь… Вошел. И не споткнулся, право слово! Один терцет кончаю. А теперь, С

двенадцатым стихом — черед второго… Считайте строчки! Нет ли где потерь? Четырнадцать всего? Аминь! Готово.

* * *

Король — легенда есть — был деревом пленен, А юноша один так с мрамором сдружился, Что близ своей любви он вечно находился, И камню страсть свою вверял всечасно он. Но тот, кто в грубый ствол и в камень был влюблен, Надеждой большею, бесспорно, тот гордился. Мог подойти он к ним, когда мечтой томился, Лобзанием своим был тайно награжден. Увы, о, горе мне! Я о скале тоскую. Зеленый плющ, что той скале родня, Жестокий, дикий плющ разжалобить хочу я. Надежду скорбную в душе своей храня, Что ты, крылатый бог, коль от любви умру я, В такой же камень здесь ты превратишь меня!

* * *

Как дым, что в небе вычертил почти Живой узор — и все уж улетело; Как ветер, что везде шныряет смело, А сеть расставишь — пустота в сети; Как пыль, что тучей вьется на пути, Но дождь пошел — и тут же пыль осела; Как тень, что похищает форму тела, Но тела нет — и тени не найти,— Так речи женщин: фальшь в любом ответе; Прельстятся чем-нибудь, — рассудок вон! — Стыд потеряв, забудут все на свете. Непостоянство — имя им. Смешон, Кто верит женщине: лишь дым и ветер, Лишь пыль и тлен — то, в чем уверен он.

ПОРТУГАЛИЯ

ЛУИС ВАС ДЕ КАМОЭНС

ЛУЗИАДЫ

Отрывки

ВСТУПЛЕНИЕ

Мужей оружья, славой вознесенных, Что с Запада, где жили Лузитаны, Путем морей, дотоле не пройденных, Прошли далёко мимо Топробаны, В опасностях и битве непреклонных Превыше силы, человеку данной, И Королевство Новое воздвигли Среди чужан, и мощи сей достигли; А также память Королей суровых, Расширивших Империи и Вере Простор в открытых ими землях новых, Всю Африку и Азию измеря, И тех, кто смерти разорвал оковы, Величьем подвига дела поверя — Я воспою, прославивши повсюду, Коль мыслью и уменьем взыскан буду. Забыты мудрый Грек и гений Трои, Что в плаваньях великих отличились; И Александр и Траян, герои, Что громкими победами гордились; Я Лузитан усердье боевое, Пред коим и Нептун и Марс склонились, Пою, чтоб Муза древняя молчала И новое величье воссияло. Вы, Нимфы Тежо, что мое творенье Исполнили могущества и пыла, Коль ране стих мой, выказав смиренье, Пел вашу реку, что меня пленила,— Мне новое даруйте вдохновенье И красноречье, в коем страсть и сила. Пусть правит Феб волною вашей пенной, Соперничать заставив с Гигшокреной. Меня даруйте яростью певучей, Не сельского рожка, простой свирели,— Трубы военной, гулкой и могучей, Чтоб грудь трещала и чтоб щеки рдели. Пусть песнь моя достойна будет лучшей Победы тех, что Марсу так радели; Лусть ширится она по всей вселенной, Коль стоит стих награды столь священной.

ПРАВЛЕНИЕ ДОНА МАНУЭЛА И ЕГО ВЕЩИ И СОН

Как будто небо ясное хранило Для Мануэла за его старанья То дело трудное, что пробудило В нем смелые и славные дерзанья; Он от Жоана, как в преемстве было, Наследовал и власть и упованья, И, Королевством сим прияв управу, Над дальным морем он приял державу. И, будучи высоким помышленьем О славном долге, что ему достался Еще от предков (кто приумноженьем Земли, столь недешевой, занимался), Захвачен, каждым пользуясь мгновеньем, Он, когда свет дневной уже скрывался И звезды, ясно в небе расцветая, Как будто падали, к покою приглашая, Однажды, на златом лелеясь ложе, Где так простор мечтаниям дается, И в мыслях все вертя одно и то же — Свой кровный долг, что выполнить придется, Вдруг видит сон, и этот сон дороже Ему всего и в сердце остается. Ибо пред ним, когда он сном забылся, Морфей в обличьях разных появился. И чудится ему, что он высоко Вдруг поднялся, до самой Первой Сферы, И чуждые миры он зрит широко И нации иной судьбы и веры. Он видит, дале устремляя око, Туда, где день, рождаясь, чертит меры, Как среди гор далеких, древних, мрачных, Бьют два ключа высоких и прозрачных, Там звери странные, неведомые птицы В горах и рощах диких обитают; И тысяча деревьев там ветвится, И травы встречам и ходьбе мешают. И горы дикие, где только лес темнится, Своим немым молчаньем выражают, Что от греха Адамова до века Нога там не ступала человека. И видится ему: из вод поднялись, К нему шаги широко направляя, Два старца, что преклонными казались, Хоть дикий, но почтенный вид являя. С волос их, что на спину опускались, Стекали капли, тело омывая; Смуглы, черны, с огромной бородою, Всклокоченной, нестриженой, густою. Чело обоих старцев увенчало Сплетенье трав неведомых и дрока. Один из них глядел совсем устало, Словно бы шел сюда уж издалёка; Казалось, что в иных местах начало Берет волна могучего потока. Так, из Аркадии направясь в Сиракузы, Искал Алфей объятий Аретузы. Сей муж, чье столь обличье величаво, Так издалёка Королю вещает: «О ты, кого корона и держава Большою частью мира обладает! Здесь мы, кого летит широко слава, Кто выи ни пред кем не преклоняет, Речем: настало время приказанью Нас обложить твоей великой данью. Я славный Ганг, и на земле небесной Имеет колыбель мое теченье; А этот — Инд, что на горе отвесной, Что видишь, первое обрел рожденье. Войны мы будем стоить, но, известной Своею силой выиграв сраженье, Путем побед, одержанных тобою, Всех, кто предстанет, свяжешь ты уздою». И боле не сказал Поток Священный, Но оба вдруг исчезли в то мгновенье. И Мануэл проснулся, потрясенный, Во власти весь тревоги и сомненья. А тут и Феб раскинул плащ нетленный На Полумира сонные владенья; И небо утра цветом засияло Стыдливой розы и гвоздики алой.

ИЗБРАНИЕ ВАСКО ДА ГАМЫ КОМАНДИРОМ ЭСКАДРЫ И ОТПЛЫТИЕ ЕЕ ИЗ БЕЛЕМА

Созвал Король совет, и приближенным Обрисовал виденья сна былого, И всем поведал, крайне пораженным, Святого старца мудростное слово. И порешили: флотом оснащенным, Послушавшись сердец отважных зова, Искать, избороздя валы морские, Климаты чуждые и берега чужие. А я, кто не надеялся уж было, Что скрытое стремленье может сбыться, Хоть сердце зачастую мне дарило Предчувствие, что важное свершится, Увидел вдруг, — что за черта, иль сила, Иль знак во мне успели проявиться? — Как наш Король мне ключ вручает чудный, Чтоб путь открыть великий, многотрудный. И мне словами, полными смиренья, Что у монархов тверже приказаний, Он молвит: «Все великие свершенья Суть плод труда и тяжких испытаний; Чьи высоки и горды устремленья, Тем жизнь готовит множество терзаний, И лишь для жалких, кто всего страшится, Она не так тяжка и доле длится. Вы мной средь прочих избраны как главный На труд, определенный вам судьбою, На подвиг тяжкий, дерзостный и славный, Что легок вам, ибо предложен мною». Я не сдержался: «О Король державный, Готов с огнем, железом, мерзлотою Сразиться я за вас, одно мне больно, Что краткой жизни будет не довольно. Представьте вы такие приключенья, На кои Еврисфея нрав тиранский Толкнул Геракла: Гарпий убиенье, Немейский Лев и Вепрь Эриманфский. И с Гидрою стоглавою сраженье. Спущусь туда, где рой теней гигантский, Ибо для вас и плотью и душою Готов с любою встретиться бедою». Меня он милостями осыпает И восхваляет мудрыми словами, Ибо хвала решимость подымает И управляет доблести делами. За мной к походу тотчас примыкает, Из нежной друяхбы, что царит меж нами, Алкая славы, как и я, упрямо, Мой брат любимый Пауло да Гама. За ним и Николау Коэльо тоже, Что не страшится никаких трудов. И разумом и честью оба схожи, И каждый яр и к подвигу готов. И так растет, во мне отвагу множа, Вокруг меня команда храбрецов. Бесстрашны все, как быть и подобает Тем, кто дела подобные

свершает. Награждены все щедро Мануэлем, Дабы охотнее готовы были Заняться ждущим их опасным делом, На что его слова одушевили. Так Аргонавты, было чьим уделом,— Когда за золотым руном уплыли На Корабле судьбы, — узнать впервые, Сколь грозны Моря Черного стихии. У Града Одиссеева предела Во власти юной силы непреклонной (Где волны и песок приемлет белый От Тежо пресного Нептун соленый) Стояли наготове каравеллы; И не был страх бесстрашию препоной, Ведь людям Марса и морскому люду За мной пристало следовать повсюду. По побережью шествуют солдаты, Лицом различны и цветно одеты, Решимостью и храбростью богаты, Чтоб новые разведать части света. На крепких мачтах знамена крылаты Колышут ветры тихие рассвета, Чтоб кораблям, как Арго, за морями Стать на Олимпе новыми звездами. Покончив с уготовкою такою К опасному походу, как ведется, Мы к смерти уготовились душою, Товарке неотлучной мореходца. Небесного Владыку, что одною Лишь милостью о небесах печется, Молили на пути нас не покинуть И в трудных начинаниях подвинуть. Так в храме мы молились, отбывая, Что на морском брегу расположился И носит, для примера, имя края, Где миру во плоти господь явился. Клянусь тебе, Король, что, созерцая, Как берег, мне знакомый, отдалился, Я испытал мучения такие, Что еле обуздал глаза сухие. Все люди города в то утро хором (Одни — друзья, другие домочадцы, А третьи — лишь взглянуть) с печальным взором Пришли на берег с нами попрощаться. А мы, идя под благостным призором Честных монахов, стали направляться, Всевышнему молясь в смиренье кротком, Процессией торжественною к лодкам. Перед путем, опасностию грозным, Потерянными нас уже считали, И женщины своим стенаньем слезным, Мужчины ж тяжким вздохом провожали. Супруги, Матери, чьи в пребыванье розном Сердца всегда страшатся, выражали Свое унынье взглядами немыми, Уж не надеясь видеть нас живыми. Одна твердит: «О сын, кого считала Опорой неявною и утешеньем, Зачем ты в старости моей усталой, Что будет впредь наполнена мученьем, Меня бросаешь, жалкою и малой? Куда спешишь с подобным нетерпеньем? Или тебе конец ужасный нужен, Когда ты рыбам попадешь на ужин?» А та, простоволоса: «Муж мой нежный, Любовь права: жить без тебя не смею. Зачем бросаешь в океан безбрежный Жизнь, что была моей, а не твоею? Зачем меняешь ты на путь мятежный Ту нежность, что всегда в душе лелею? Иль хочешь, чтоб умчалось все, что было, Как в бурном ветре легкое ветрило?» Словами провожали нас такими, Что были полны скорби и привета, И старцы и младенцы вслед за ними, В ком меньше силы умещают лета. Гудели горы склонами своими, Словно печалью каждая задета; И белые песчинки омывались Слезами, что обильем им равнялись. А мы и взора подымать не смели На Жен и Матерей, чтоб не смущаться Всей этой скорбью и от твердой цели, К какой стремимся, вдруг не отказаться; И я решил: минуты подоспели Взойти на борт и нужды нет прощаться, Хоть то любви благое предписанье, Кто вдаль, кто остается — всем страданье.

СТАРИК ИЗ РЕСТЕЛО

Но тут старик, наружностью почтенный, Что пребывал на берегу с толпою, На нас уставив взор свой удрученный И трижды покачавши головою, Свой голос подымая дерзновенный, Чтоб нами быть услышан за волною, Со знанием из опыта суровым Напутствовал нас следующим словом: «О, жажда властвовать, о, суетность пустая Тщеславия, что называем Славой! Обманчивая страсть, что, раздувая, Молва народная равняет с честью правой! Сердца несчастные, что надут тебя, алкая, Какой караешь карою кровавой! На них испытываешь грозности какие, Какие смерти, страхи и стихии! Души и жизни горестное бремя, Источник тягостей и прелюбодеяний, Пожрательница, признанная всеми, Империй, королевств и состояний: Тебя великою назвало время, Когда достойна ты лишь проклинаний, Тебя вотще назвало Славой дивной, Обманывая тем народ наивный. Какою новою еще бедою Сразишь ты сих людей и государства? Под именем, прославленным молвою, Какие уготовишь им мытарства? Почто коварной тешишь их мечтою Обресть златые россыпи и царства? Какие обещаешь им событья, Победы, восхваления, открытья? А ты, о племя, кое безрассудный, Грех совершивший неповиновенья, Не только вертоград оставя чудный, Познать обрек изгнанье и мученья, Но и сменить понудил дивнолюдный (Когда невинно было дней теченье) Век золотой, спокойный и полезный, На войнами гремящий век железный; Уж если, дань воздав высокомерью, Ты вознеслось фантазией напрасной И грубой силе, что пристала зверю, Дало названье доблести прекрасной, Уж если столь ты предалось безверью, Что жизнь уже не ценишь, еячечасной Достойную заботы, — ведь и Тот Терять ее боялся, кто дает; То ведь с измаильтянином всегда ты В сраженье многотрудном пребываешь, Что Магомета чтит закон проклятый, Тогда как ты Христов исповедаешь; Его ль земля и грады не богаты, Коль кладов и земель еще алкаешь? Не он ли славится непобедимым, Коль хочешь за победы быть хвалимым? Но допускаешь ты врага до двери И вдаль стремишься, чтоб найти другого, А королевство древнее потери, Упадок, нищету терпеть готово! Затем лишь, чтобы слава, в лицемерье, За то, что не избрал пути иного, Тебя властителем назвала для утопий Аравий, Индий, Иерсий, Эфиопий! О, проклят будь, кто в мире сем впервые Приладил парус к дереву сухому! Ты обречен на муки вековые, Коль я закону следую благому! Ни трезвый ум, ни чувствия живые, Ни лира звонкая, чужды греху такому, Тебя за то да не почтят хвалою, Твое же имя да умрет с тобою! Огонь похитил с неба сын Япета, Чтоб духу человека дать горенье, Огонь, каким была война возгрета, Вражда и смерть (какое заблужденье!). Куда как лучше было бы для света, О Прометей, и меньше ущемленье, Коль статуя твоя бы не узнала Огня страстей высокого накала! Не испытал бы юноша на горе Отцову колесницу; мглу высоку Великий зодчий с сыном, назвав море Один, другой же славу дав потоку. Ведь нет такого зла, что в тяжком споре Огню, воде, железу, хладу, пёку Не поручило б человечье племя. О, жалкий рок! Неведомое бремя!»

ОГНИ СВЯТОГО ЭЛЬМА И СМЕРЧ

Рассказывать тебе о всех опасных Морских делах, что люди и не знают, О всех штормах, внезапных и ужасных, О молниях, что небо зажигают, О черных ливнях, о ночах ненастных, Громах, что ревом воздух разрывают,— Тяжелый труд, к тому же бесполезный, Хоть был бы голос у меня железный. Я видел случаи, что моряки седые, Чье только в долгом опыте ученье, Поведали как истые, былые, Судя событья только чрез виденье; И кои людям, чьи умы благие Наукам отдавали предпочтенье, Кто видел мира спрятанные тайны,— Предстали ложны и необычайны. Я близко зрел свечение живое Во время бурь и ветра завываний, Что моряками чтится как Святое Среди ночей кромешных и рыданий. Не меньше поразило нас такое Явление иль чудо, всех нежданней: Воронкой длинной тучи из тумана Заглатывают волны Океана. Я видел ясно (не был бы терпимым Обман очей), как в воздух подымалось Как будто испаренье с легким дымом И, уносимо ветром, округлялось; И, к Полюсам небесным и незримым Воронкою столь тонкой устремлялось, Что взглядом мы за ней не поспевали И дальних туч материей считали. Воронка утолщалась постепенно И выше главной мачты вырастала; То жмется, то растянется мгновенно, Когда восплески длинных струй глотала; И волновалась в лад с волною пенной; Вершину ж туча грозная венчала, Все становясь обширней, тяжелее От груза влаги, поглощенной ею. Как пьявка красная, что вдруг вопьется В губу животного (ее с водою Вобравшего, напившись из колодца), Гасила жаяеду кровию чужою… Сося, все вырастает, раздается, Вдруг поразит безмерной толщиною — Вот так колонна делала могучей Себя с носимой ею черной тучей. Но вот, уже насытившись по горло, Придаток, в море спущенный, вбирает И по небу, дождя, полет простерла, И высшей влагой низшую питает; Как будто солью глотку ей натерло, Волне волну, что взята, возвращает. Пусть знают книжники любой породы, Какие есть секреты у Природы! Коль древние б философы, что дали Земель прошли, чтоб их предаться тайнам, Те дива, что я видел, увидали, Доверив паруса ветрам случайным, Какие б нам писанья даровали! О звезд влиянии необычайном, О разных чудах рассказали б живо, И было б все не ложно, а правдиво!