Эвтаназия
Шрифт:
Конечно, о Моминой я еще не раз пожалею, как о бабе, но ничего тут уже не попишешь.
Не попишешь…
Вспомнился огромный макет книги в холле издательства „Квазимодо". Мы все там, внутри, а охранники с бритыми затылками – те самые ангелы, стоящие у входа, только вместо мечей у них – мобильные телефоны.
Интересно, когда Момину впервые посетила идея слепить из меня Середу? Не в ночь ли окровавленных простыней, когда она стояла под душем?..
О, Боже…. К черту!!!
В десятом часу утра я уже прохаживался рядом с психушкой. За прошедшее время здесь произошли кое какие изменения: больные более не расхаживали в пижамах и халатах, как это было принято раньше, а щеголяли в самом разнообразном шмотье. Несколько человек даже были облачены в такие же джинсовые костюмы, как и я. Что ж, тем лучше, тем лучше. Часть территории, принадлежавшей больнице, была засажена липовой рощей. Я выбрал самый отдаленный участок и, перекусив кусачками ржавую проволоку, натянутую поверх забора, проник внутрь. Миновал рощу и присоединился к веренице психов, с пристальным интересом разглядывающих дохлого воробья. Фила среди них не было.
Я начал бродить по территории, шаря глазами по сгорбленным фигурам. Наконец, я нашел его. Он был одет в светло-серый замызганный плащ, который к тому же ему явно был велик. Полысел он еще больше. Венчик волос, обрамлявший лысину, начинал седеть. Я взял его за руку и повел в рощу. Он не противился.
Обнаружив подходящую лужайку, я остановился.
– Фил, – сказал я на всякий случай. – Фил, ты узнаешь меня, Фил?
Он смотрел на меня спокойно, вполне осмысленным взором.
– Хари кришна, Фил, хари кришна. Кришна, кришна, хари, хари…
Выражение лица его не изменилось. И тогда я сам начал рыдать, как ненормальный. Я стоял и плакал, как ненормальный, а потом вытащил из кармана удавку. Вот что я обязан был сделать еще тогда, через три года после Московской Олимпиады…
Но что-то было не так, как мне представлялось. Видимо, нарушились некие сюжетные линии… Господи, в чью книгу я на сей-то раз угодил? Может быть, Кена Кизи?
Тут Фил набросился на меня, повалил на землю и начал душить. Я отказывался верить происходящему. Силищи в нем оказалось – будь здоров. Когда-то он всерьез увлекался спортом, накачивал мускулы. Когда мы жили вместе, он по утрам отжимался, а я еще шутил: „Очнитесь, сэр, девушка уже давно ушла".
Я попытался высвободиться, но из этого ничего не вышло. Пальцы Фила еще сильнее сдавили мне горло. Невыносимое удушье, мое тело еще немного подергалось, прежде чем я провалился в пустоту…
– Очнулся?
Я застонал.
– И что это, вдруг, на Шора накатило?
– Когда-то он уже выбрасывал подобные коники.
– Да, но вот уже больше года он был тише воды, ниже травы.
– Ладно, пусть теперь прохлаждается. Чуть не спровадил новенького на тот свет! Представляешь, какие у нас с тобой могли бы быть неприятности?
Я открыл глаза. Надо мной склонились двое квадратных санитаров.
– Тебя как зовут? – поинтересовался один из них.
Признаваться или не признаваться? Я еще не очень хорошо соображал.
– Бала-бала, – произнес я для конспирации.
– Все ясно, – сказал один из санитаров. – Отпустить его во двор?
– Почему бы и нет? Пусть порезвится, подышит свежим воздухом. До обеда ведь еще далеко.
– Но ты все же посмотри по спискам, как его зовут.
– Он же сказал: Бала-Бала.
– Нет, ты посмотри.
Тот, что помоложе, подошел к столу и зашуршал какими-то бумагами. Я затаил дыхание.
– Вот он, голубчик, – сказал санитар. – Вчера поступил. Середа его фамилия.
От неожиданности я вздрогнул.
– Я не Середа! – завопил я истошным голосом. – Моя фамилия Твердовский.
Они оба аж подпрыгнули.
– Ты здесь не очень-то разоряйся, – сказал тот, что постарше, – а то мигом отправишься вслед за приятелем.
– Но моя фамилия Твердовский, – повторил я уже более спокойно.
– Мы учтем, – сказал тот, что постарше, видимо, довольный моим послушанием. – А теперь марш на улицу.
И я вновь присоединился к прогуливающимся психам. Только Фила среди них уже не было. Интересно, кого из них зовут Середа? – подумалось мне. Или Середа – это действительно я, взбесившийся классик, а то, что случилось с якобы Твердовским, мне попросту пригрезилось?
Что ж, пройдемся по роще. Если лаз в стене существует, то я все же Твердовский. А если лаза нет… Я даже взмок от пота, пока шел. Ведь у меня никогда не хватит пороху вырвать с мясом мраморный умывальник.
Лаз был. Рядом с ним валялись мои кусачки. Я перебрался на волю – „в пампасы", но не могу сказать, чтобы это принесло мне большое облегчение.
Думаю, было бы не Бог весть какой трагедией, если бы мудозвон Твердовский отправился на тот свет. Разве что книги в подвале перестали бы прибывать, да пару пенсионеров сдохли бы с голоду…
Мне пришлось сегодня так много ходить пешком, что ноги меня уже совсем не держали. И если в этот миг я о чем-то мечтал, то только о своей армейской кровати.
На скособоченной скамейке у нашего подъезда рядом с тетей Таей сидела молодая особа с невообразимым количеством пудры на лице, что делало ее похожей на Пьеро. Тетя Тая что-то тихо сказала, после чего особа направилась в мою сторону.
– Вы – Твердовский? – сказала она. – Мне нужно вам кое-что сообщить.
Говорила она с едва уловимым акцентом. Словно была родом из Прибалтики.
– Валяйте, – устало согласился я.
– Ева умерла. Вчера вечером. Я видела ее в больнице, когда она была уже при смерти… Она просила передать вам это.