Эвтаназия

Березин Михаил

– Пожалуй, вы меня убедили, – сказал я Гарику. – Я не стану писать биографию вашего отца.

На чем детективный виток этой истории с мелодраматическим отступлением полностью себя исчерпал.

Жизнь подбрасывает жанры… Внезапно затянула в воронку детектива, а до этого успела побаловать любовным романом с трихомониазом. Фантастика! Впрочем, и фантастика тоже.

„Капитан Маз Дон медленно приходил в себя. Его веки дрогнули, затем лицо исказила гримаса боли. Да, он по-прежнему находился в капсуле, посреди двора, рядом с глубокой вонючей лужей. За прошедшее время ничего не изменилось. Ничего… Он с трудом поднялся…

Или, быть может… Слабая надежда затеплилась у него в мозгу. Маз Дон собирал себя по кусочкам – своеобразное „пазл", которое все никак не собиралось. Пришлось плюнуть и медленно тронуться с места в полуразобранном виде. Отсек двора закончился. Теперь он поднимался по лестнице наверх – к своему ностальгическому отсеку. Ключ под ковриком… О, Боже, какая боль!.. Коридор, непроглядная тьма… Комната! Телевизор по-прежнему стоял на тумбочке. Практически все содержимое этой комнаты со временем перестало существовать, но только не телевизор. Иначе как ему понять, когда что-то в этом мире наконец произойдет, когда на горизонте забрезжит утро цивилизации. Затаив дыхание, он щелкнул выключателем. Поначалу на экране ничего не было видно – трубка уже не та. Но потом…"

Порнографии мне, собственно, хватало в издательстве „Роса", однако и Ева внесла свою лепту.

„Он навалился на меня сзади, с жадностью припав губами к шее. Его руки сжали мои соски. Я почувствовала, как набухает, становится необыкновенно большим его член. Рядом стонали в экстазе наши партнеры. Я видела ходящую ходуном голую задницу Фимы, а по обе стороны от нее – разбросанные, словно просушивающееся белье, ноги Анжелы. Задница Фимы все больше входила в раж, и Анжела выла как ненормальная. Слева в истоме распласталась на топчане Эмма, а голова Ивана маячила где-то между ее ног. И тут его булава вошла в меня…"

Мистика тоже имела место. Хотя бы эта история с Пятью углами, когда выяснилось, что все улицы моей жизни пересекаются именно на вендиспансере.

Хотите чернуху? Пожалуйста… Впрочем, чернуха – это уже даже не жанр, а стиль жизни.

Литература абсурда – Евлахов со своим гребаным самоубийством.

Детектив – Гарик и его секьюрити…

– Ты – жалкий лгун!

Момина старательно крутила обруч. Она была в трико лимонного цвета, а я упорно пытался представить ее себе обнаженной. Наконец, у меня получилось, и сразу же ее раздражение приобрело комический оттенок. Пришлось сделать виноватое выражение лица, чтобы скрыть улыбку.

– Я еще удивляюсь, что разговариваю с тобой после всего, что произошло. После того, как ты позволил себе эту мерзость.

Если выяснится, что после Середы остались и другие внебрачные дети, я повешусь, подумал я.

– Нет, ну какой фантазер, – не могла успокоиться Момина.

Я прошелся по комнате. Скользнул взглядом по свежему номеру „Литературки", лежащему на журнальном столике. Она была развернута на большой статье Никонова, посвященной творчеству Виктора Момина. Я внимательно прочитал ее. „Оставаясь до мозга костей порядочным человеком, писатель искренне верил в социализм, в его духовные ценности. Очевидно это и послужило причиной гробового молчания в годы перестройки. Гробового молчания до гробовой доски…"

Видимо, Никонов не относился к числу посвященных в тайну имени Середа.

Движение обруча сделалось более вялым, после чего он медленно скатился на пол. Момина переступила через него и тяжело дыша подошла ко мне.

– Интересно, кто-нибудь пишет о нем книгу? – словно бы вскользь поинтересовался я.

– Я продала

права этому Никонову. – Она кивнула в сторону газеты. – Но только на годы, когда отец еще не стал Виктором Середой. А насчет второй части биографии у меня имеются другие планы.

– Но ведь это же смешно, честное слово: человек один, а биографии у него две!

– Так уж случилось… Если бы не эта дурацкая авария!.. Может все еще сложится таким образом, что и биографий будет две, и человека – два.

– Ты его любила?

– Что за дурацкий вопрос?! – возмутилась Момина.

– Нет, я имею в виду… Любила ли ты его как мужчину?

Она вспыхнула, но задержалась с ответом.

– Да, – сказала она наконец. – Не будь он моим отцом, я полюбила бы его как мужчину. Оф кос.

Ага, „оф кос"! Так частенько бывало: если что-то действительно ее волновало, она начинала вворачивать иностранные слова. Вот только использовала словечки, которых я не знаю, поэтому при описании наших разговоров я был вынужден их опускать. А „оф кос" я знаю и теперь могу проиллюстрировать ее манеру вести беседу.

– Да, – сказала она. – Не будь он моим отцом, я полюбила бы его как мужчину. Оф кос.

Впрочем, даже если бы она и не призналась, я уже и сам догадался.

– Он был замечательным отцом и старался оградить тебя от жизненных передряг, – принялся вещать я. – В любой ситуации умел находить оптимальное решение. Это ведь он помог тебе нащупать свое призвание, я имею в виду профессию переводчицы, не так ли?

– Да, – сказала она.

И тут из меня вывалилось все то, о чем рассказывал мне Гарик, только на сей раз вместо сына фигурировала дочь.

Она впитывала каждое слово. Ее ослабевшие губы слегка приоткрылись. Она смотрела на меня с ужасом, широко раскрытыми глазами, словно на шамана.

– Теперь я не сомневаюсь, что ты допишешь роман, – прошептала она.

Правда, теперь я и сам в этом не сомневался.

Вечером в постели она по своему обыкновению прижалась ко мне ягодицами и уснула. А я, заложив руки за голову – в такой позе особенно отчетливо проступали ребра, – принялся размышлять.

Оказывается для того, чтобы закончить книгу, достаточно обуздать Ловчева, сделать его послушным авторской воле, этаким зомби, который в жизни своей прошел по стопам Виктора Середы. Если вдуматься, Середа сам дописал роман, а мне осталось лишь положить его на бумагу. И мне действительно повезло, что я встретил на кладбище Гарика. Он помог обнаружить черный ящик, оставшийся после катастрофы.

Основной задачей теперь было разобраться в уровнях: Ленин с соавторами сочинил Момина, Момин – Середу, Середа – Ловчева. Момин восстал против Ленина, Середа – против Момина, Ловчев – против Середы. Битов сочинил Урбино Ваноски, Урбино Ваноски – „Преподавателя симметрии"… Или все не так? Кто сочинил „Преподавателя симметрии": Урбино Ваноски или Битов?

Наверное не во всех оценках Гарик был предельно точен. С какой целью его отец подбросил Ловчеву документы наркосиндиката уже никто никогда не сможет сказать. И почему он прекратил работу над романом – тоже. Возможно, в отличие от Коли Чичина, Середа вовремя понял, что может угодить в коварную западню, поставив себя на место персонажа. Пораскиньте мозгами: вы оказались на месте книжного персонажа и совершаете какие-то поступки. Но тогда возникает проблема художественной правды. Если в жизни вы этих поступков не совершали, значит в книге заключена ложь. Другое дело персонаж ставить на место автора – это не столь опасно. Но Ловчев не пожелал становиться на место Середы. И у последнего остался незавидный выбор: либо поставить себя на место Ловчева, а это – западня, либо вообще бросить писать роман.