Эй, вы, евреи, мацу купили?
Шрифт:
– Никто не знает. Давай.
– Прошу тебя, Господь, милости и милосердия, дабы мы отдали последний долг геройски погибшим защитникам свободы. И охрани нас от всякого препятствия. Я прочту поминальный Кадиш по погибшим; Итгадал ва иткадаш шмей раба…
Кадиш звучал над центром Москвы.
Когда он окончил читать и спустился с трибуны, церковный хор пел заупокойную молитву. К Леве подошел высокий мужчина:
– Я посол Соединенных Штатов Америки. Рабай, я хочу пожать вашу руку. Вы не представляете себе,
Горький еврей Йом-Тов покрыл гроб Ильи Кричевского талитом, похоронная процессия двинулась по Новому Арбиту к Белому дому, к Ельцину.
Лева и Мика шли с ветеранами-афганцами.
– Головные уборы снять! – яростно окрикивали афганцы зевак.
К Леве подбежал корреспондент:
– Мы ведем репортаж на Израиль. Религиозные евреи выбежали на улицу и рвут на себе волосы. Как можно раввину в субботу хоронить? Что вы им скажете?
– Это похороны государственные, и такова воля родителей Ильи, да упокоится его душа. Мне тоже тяжело из-за всего, что происходит в эту субботу. Я прошу у Бога прощения.
– А люди вас простят?
– Не знаю.
Из машины высунулась голова священника:
– Полезайте в кабину.
– Суббота, – ответил Мика.
Батюшка пожал плечами.
Во дворе Белого дома процессию встретил Ельцин, пожимал руки священникам.
– На Ваганьково, скомандовал Руцкой.
На кладбище их уже поджидали баркашовцы из РНЕ с плакатом: «Нет места жидам в Москве». Афганцы мгновенно разобрались с баркашовцами, выбросили их за кладбищенский забор. Процессия разделилась, большинство вошли в часовню, остальные с Ильей в ожидании. Наконец, процессия воссоединилась.
– Здесь друг Ильи, скрипач, – обернулась к Леве Инесса. – Можно он будет играть?
– Пусть играет.
…В Гипрорыбпром Лева приехал к концу рабочего дня, не все чертежи были исправлены.
Дождь Судного дня барабанил опавшие листья, многократно усиливаясь в ночи, торопил листопад и прохожих; залихватски плясал на автомобилях, фортепьянил, пугал детей и старушек. А утром дождь обернулся в туман и затих, повиснув между колоннами синагоги.
Прихожане поднимались на Горку, на утреннее Богослужение. Желтый свет иномарок выныривал, и стайки нищих тотчас кидались под колеса. Старый кантор на старый манер пел с амвона. Как прекрасны шатры твои, Иаков…
Тем временем в доме Полякова Зяма встречал голодных стариков под портретом Царя-мессии. А на Разгуле, в трех шагах от Елоховской церкви, в ДК «Автомобилист» молитвы Судного дня пели десять американских канторов – по совместительству солистов хора Ростроповича…
– Перерыв до шести вечера, – объявил Лева.
– Рабби, покажи нам Москву, – обратились канторы. – Что у вас самое-самое?
– Белый
Маленький сталкер провел их по крышам гаражей к дыре в ограждении, здесь милицией и не пахло. Дым костров и запахи страха, где сошлись коммунисты, казаки, баркашовцы. Расколотые арбузы валялись в ногах, как обрубленные головы. Женщины в красных косынках.
– Русский Голливуд! – воскликнул кантор Беня.
Бритоголовые парни, вооруженные ножами, цепями и битами кричали из-за проволоки милиционерам:
– СССР! СССР! СССР!
– Ельцин жид!
– Бей жидов, спасай Россию!
Милиционеры снаружи равнодушно улыбались молодому безумству. А внутри зоны коммунисты-дружинники топтались в нескольких шагах от фашистов.
Дым обеденных костров, играла гармонь между выкриками.
Наконец, защитники Белого дома заметили канторов, окружили их и кричали им:
– Люди обнищали, люди унижены!
– Мы не сдадимся!
– Банду Ельцина под суд!
– Чего они хотят? – спросил кантор Майкл.
– Они защищают Конституцию от президента.
На стенах черным и красным: «Смерть жидам!», «Иудейское царство Ельцина!».
– Они иностранцы?
– Они солисты хора Ростроповича, американцы.
– Евреи!?
– Среди нас тоже есть евреи.
– Расскажите Америке: мы не сдадимся.
– Они поют?
– Русские песни знают?
– Ну, давай свои.
– Русскую, русскую!
– Давайте вместе, – предложил вдруг по-русски Майкл и запел «Калинку».
Чуть ли не с цветами провожали канторов к калитке.
В шесть вечера, как ни в чем не бывало, канторы и Лева поднялись на сцену ДК «Автомобилист». Зал вновь переполнен.
А в следующее воскресенье Лева загрузил рюкзак для воскресной школы – лулав, этрог, веревочки, картинки. Суккот.
В полдень он вышел на Садовое кольцо, светило солнце «бабье лето», за плечами из рюкзака торчали пальмовые ветви.
Сегодня большевики идут на прорыв блокады Верховного Совета. Где они? Где вообще люди? Пустынно. Тихо. У-у! – гул справа. Из переулка выскочили милиционеры в касках со щитами и дубинками. Полетели камни. Лева бросился в подъезд, а он битком набит людьми. Развернулся, прижался спиной к улице, мимо бежали боевики с арматурой.
– Что стоишь? С нами!
Страх толкнул его в людской поток. Бежал под плакатом «Смерть жидам!». Впереди бежавшие боевики смяли ряды милиционеров со щитами, срывали с голов каски, вырывали из рук щиты и щитами по каскам, по башке. Оцепление сломлено.
Лева стоял на зеленой траве между Белым домом и мэрией, когда грузовик протаранил высотку. Раздались выстрелы.
– Ложись! – скомановал толстяк с портфелем и первым грохнулся на землю.
Лева залег лицом в траву. «Та-та-та» – пели пули. Вот влип, идиот. Да еще угодил на колючую проволоку.