Эй, вы, евреи, мацу купили?
Шрифт:
– Нет.
– А врал, что ты давал.
– Я не хотел, чтобы ты его ругала. Вдруг он угнал его?
– Когда ты врешь? Тогда или сейчас? Ты всегда врал и сына научил врать! Откуда у него мотоцикл и машина?! Это ты виноват!
– Замолчи!
– Когда ты в последний раз заглядывал в коробку?
– Под Новый год, но я был пьяный, я не пересчитывал.
– Семен неузнаваем, он стал чужим. Он покупает дорогие тряпки, а как он относится к нам?! Он дома не ест.
– Софа, я не давал ему денег.
– Тогда откуда?
– Может, он голубой.
– Идиот!
– Софа!
– Что
– В Пятихатки захотела? Попить водички чернобыльской?
– Я хотела в Израиль.
– Там каждый хочет друг другу морду набить. Вымещают зло на арабах, а они, между прочим, может быть, и есть потомки древних евреев. Только таких идиотов можно сорок лет водить за нос.
– А Янкель?
– Та какой он еврей! Самогонку жрет и салом закусывает!
– Какая ты сволочь!
– Софа! – вдруг вспомнил Нюсик. – В Германии мы перестали трахаться.
– Он трахаться захотел, – засмеялась Софа, – ты трахаешься каждый день с велосипедом. И этими банками, которые звенят на всю улицу.
– Ревнуешь к банкам?
– Нет, я банки ревную. Иди трахайся с Надей.
– Ты мне не даешь.
– Я что кукла? Днем я для тебя половая тряпка, сука, проститутка, немецкая овчарка, а ночью я должна ему давать! Пусть тебе Надя дает! Научил ребенка врать, теперь я потеряла сына. Он не ночует дома, он заходит в квартиру как чужой, он нас всех презирает.
– Если он купил машину в магазине, нас лишат пособия по бедности, и я с вами разведусь. Оставайтесь с машиной и мотоциклом голодные.
– А ты хотел бы, чтобы он их угнал и его за это посадили?
– Я хочу обратно в Пятихатки.
В квартиру вошел Семен, щуплый узколицый молчун с бородкой и в очках, вылитый Софа, с серьгой в левом ухе. Он прошмыгнул в свою комнату.
– Софа, Сема пришел, – крикнула Рива Ароновна, она лежала в другой комнате и не могла видеть внука, но удивительным образом чувствовала его появление.
– Иди, спроси его, – сказала Софа мужу.
– Иду.
– И спроси.
– Спрошу.
Нюсик вошел в комнату сына. Тот лежал закутанный простыней как в морге.
– Сема, кто-то взял мои деньги.
– Держись.
– Это ты?
– У отца ворует деньги только сумасшедший.
– Поклянись здоровьем своих будущих детей.
– Клянусь.
– Ну, слава Богу, извини.
Нюсик вернулся к Софе.
– Это не он.
– Ну, а кто же? Карл Маркс? Вот ключи от его «Опеля».
– Он поклялся здоровьем своих детей.
– Ой – ей – ей!
Нюсик вернулся к Семену.
– Ты купил «Опель»? Я иду в полицию.
– Не надо идти в полицию, – заплакал Семен.
– Где мои деньги? Что ты молчишь? Нет больше денег?
– Да.
– Я хотел открыть семейное дело. Пункт по приему металлолома. А ты меня без ножа зарезал. Ты умер для
Семен закрылся простыней с головой. Софа молча и потерянно смотрела на мужчин.
– Буду полицию вызывать, – сказал Нюсик.
– Не надо полицию, – сказал Семен.
– А что надо?! В тухес тебя поцеловать?! Попроси маму.
Если не украдут сбережения собственные дети, то украдет государство. Оно жадное и ненасытное. Такие дела. Нюсику бы радоваться, что деньги украл свой, Семен взял то, что для него сберегал Нюсик. Но поторопился, подлец, возможно, из-за презрения и ненависти к отцу, круто изменившему его жизнь. Ненависть Софы к мужу на немецкой земле, болезненная беспричинная, как инфекция, возможно, заразила сына. Вспышки гнева перекашивали ее лицо, зрачки, будто горящие угли, губы припадочно танцевали, вот-вот слюна извергнется из вулкана Софа. Но она не воровала деньги, а ее сын всегда хотел выпрыгнуть из штанов… Ни ростом, ни оценками, ни силой он никогда не мог похвастаться, и он деньгами завоевывал место под солнцем. Весь в отца! Нюсик с детства брал все, что плохо лежало. Но он не попадался. То-то и оно. Нюсик не попадался и в супермаркете, где прятал в карманы то головку чеснока, то лимон, то огурец. Привык уходить не с пустыми карманами. На день рождения Ривы Ароновны он выложил на стол ломтики копченой говядины, шоколад, сыр.
– Тю! – сказала Софа, – тебе деньги некуда девать?
– Живем один раз, Софа, а у твоей мамы сегодня день рождения. Для меня это как седьмое ноября – красный день календаря.
Рива Ароновна уже не вставала на ноги, угасала на полу, у балконной двери на матрасе под одеялом. Софа кормила ее манной кашей, становясь на колени.
– Мама, смотри, на твой день рождения какую рыбу принес Нюсик.
– Эта самая дорогая рыба – масляная. Вы жарили ее в Пятихатках?
– Я покупала на базаре тюльку. Во-от такая – с палец. Жирная и вкусная. Ты помнишь, Софа, тюльку?
– Я покупаю мойву.
– Стоило улетать в Германию, – усмехнулся Нюсик.
– Иосиф, – вдруг обратилась старуха к Нюсику, – похорони меня с папой.
Ее покойного мужа звали Иосифом. Он был военным летчиком и погиб уже после войны.
Первое время Нюсик поправлял ее. Потом привык.
– Иосиф!
– Да, Рива.
Она угасала.
Однажды Софа так укутала ее, что старуха тихо скончалась.
Раввин – израильский хаббадник, заломил цену за похороны, и потребовал показать ему метрику Ривы Ароновны…
– С ума сойти, – сказала Софа, – у нее только партбилет.
– Она просила похоронить ее с папой.
– Пятихатки? Это еще дороже.
– Урну можно отвезти бесплатно.
– Через крематорий?
– А шо такое? Китайцы своих сжигают.
– Раввин сволочь.
– А то!
– Стыдно, – всплакнула Софа.
– Стыдно, когда сын грабит отца.
В безлюдном зале морга стояло два гроба с одинаковыми старушками в белых платочках. Одна из них была Рива.
– В крематорий можете не ехать. Мы доставим урну вам на дом.