Эй, вы, евреи, мацу купили?
Шрифт:
Уже в самолете Софа призналась:
– Нюсик, мама вместо метрики взяла партбилет.
– Софа, для Израиля нет метрики – нет еврея. Для Израиля Рива Ароновна – шикса привокзальная. И дочь ее Софа – шикса, и внук ее Сема – чернобыльский мародер. Ни шекеля, ни хаты. Зачем мы туда летим – палестинцев смешить?
– Нюсик…
– Иди к туалету.
– Мне не хочется.
– Ты хочешь, чтобы нас слушал весь самолет? Иди разговаривать.
– Нюсик…
– Лучше бы я сдох, чем связался с вами. Взяла партбилет вместо метрики! Усраться
– Нюсик, – Софа заплакала.
Они стояли у туалета, пассажиры выстраивались за ними.
– Она поет «Вихри враждебные…», – засмеялся Нюсик.
– Ей девяносто лет.
– Ну, почему о партбилете я узнаю в самолете? Я не могу от вас сбежать. Софа, я не могу лететь в Израиль с Розой Люксембург.
– Ривой Ароновной.
– Теперь она Роза Люксембург. Ты в школе какой язык учила?
– Забыла.
– А Роза Люксембург?
– Она знает идиш.
– Она немка. По дороге в кирху она сдуру зашла в синагогу. Вот почему она меня ненавидит.
– Нюсик…
– Почему вы не заходите в туалет? – кричали из очереди.
– У человека запор, – огрызался Нюсик.
– Я уже не могу.
– Сможете в Тель-Авиве.
– Нюсик…
– Софа, она должна знать родной немецкий. «Ах, майн либер Августин, дас ист хин…»
– Пропустите в туалет!
– Ждите! – отрезал Нюсик, – мы ждали этой минуты три тысячи лет, подождете еще три минуты.
– Нюсик…
– Слушай, Софа сюда! Неси ее документы, я спущу их в унитаз за облака.
– Нюсик…
– Надо говорить: О, майн Гот! Вы теперь немцы. В Вене закатишь истерику, ты это умеешь. Мы летим в Германию. В Германии, дура, будут кормить, а в Израиле вкалывают пока не сдохнут. Учи немецкий: Дойчланд, дойчланд, хенде хох.
– Нюсик, Рива Ароновна воевала с немцами.
– Пусть забудет, иначе я ей отпилю шнобель, теперь она Роза Люксембург.
– Нюсик…
– Документы или я вас поодиночке запущу в облака.
В Айзенахе, маленьком городе немецких запахов и звуков, где пространство заполнено бытом по чертежам, Нюсик – бесшабашный и неугомонный Нюсик, будто птица в клетке. Он носил зашитые в трусах 10 000 баксов. А потом так натерло, что он на Софу залезть не мог. Спрятал сбережения под шкаф. Что до Розы Люксембург, она отыскала партячейку и по воскресениям ее возили на маевки в горы.
Нюсик с утра в любую погоду на велосипеде колесил по городу – собирал пустые пивные банки, расплющивал их, складывал погремушки в рюкзак, в конце дня сдавал в лавку «Цветмет». Когда набиралась тысяча марок, он прятал в коробку под шкаф. К старости он откроет свою лавочку, будет сидеть в тепле, смотреть телевизор. Во сне он бродил по осенним аллеям, собирал марки как опавшие листья, и жизнь была полна музыки. Наука быть счастливым приходит во сне. Снился Днепр и Пятихатки, пьянки с Янкелем, который улетел в Израиль и изредка звонил. Нюсик любил Израиль «на расстоянии»,
Софа как настоящая немка убирала, стирала, готовила еду. Смертельно уставала. Ей ничего не снилось по ночам.
В один немецкий день – сияло солнце и пели птички, Нюсик вернулся на велосипеде с рюкзаком пивных банок.
– Кто там гремит в прихожей? Это погром? – спросила Рива Ароновна.
– Это гестапо пришло за коммунистами, – ответил Нюсик.
И тут в прихожую явилась неприкаянная Софа.
– Ты купил Семе автомобиль? Сколько денег ты ему дал?
– Одну марку, – сказал Нюсик, – шоб я так жил.
– Сколько? – Софа угрожающе зазвенела ключами.
– Шоб ты так жила!
– Я нашла их у твоего первенца. Этот ключ от мотоцикла, а этот от машины.
– Шоб я сдох! – Нюсик опустился на табурет.
Германия лишала таких евреев пособий раз и навсегда.
– Я проследила за Семой, – сказала Софа, – он за углом слез с мотоцикла и пересел в спортивный «Опель». Где ты прячешь деньги?
– Разве ты не знаешь?
– Я не знаю.
– А где жид?
– Твой жид катается на «Опеле». Можешь на его мотоцикле поехать за ним. Или на велосипеде.
– Яблоко от яблони далеко не падает, – сказала Рива Ароновна.
– Ты помнишь, где лежат деньги? – спросила Софа.
– Хорошо, только не подглядывай.
Нюсик прошел на кухню, вынул ящики от шкафа, отодвинул его. В коробке лежали две стодолларовые купюры. И все. Семнадцать тысяч баксов корова языком слизала. Их он заработал в Украине, заработал всеми правдами и неправдами – обманул, украл, одолжил. Он пронес их в кармане трусов через полЕвропы. Такие дела.
– Софа, меня обокрали.
– Нюсик, сколько там было?
– Тридцать тысяч баксов, – соврал Нюсик.
Софа села на стул бледная с широко раскрытыми глазами – восковая кукла. Красный и потный Нюсик дышал на полу, посреди посуды.
– Боже мой, это целое состояние! Мы двадцать лет отказывали себе во всем…
– Может быть, нам в роддоме подменили ребенка?
– Тебе мстят, потому что не полетел в Израиль, – сказала Рива Ароновна.
– Если бы Вы не перепутали партбилет с метрикой…
– Господи, замолчите оба!
– Он убил меня! Нож в спину отцу. Отца обокрал. Как у Шекспира. Обокрал нас всех. И теперь лишит пособия. Лишит будущего в Германии.
– Ты ему говорил, где лежали деньги? – спросила Софа.
– Я не помню.
На самом деле, пьяным он всякий раз хвастался сыну о коробке с деньгами. Софа привыкла, что все друг другу врут. И можно было бы промолчать, но слишком велико потрясение.
– Ты ему давал деньги на мотоцикл?