Эйнит

Горышина Ольга

— Готова? — бесстрастно спросила гостья. — Твой век недолог лишь для меня. Для тебя же это целая вечность. И всю эту вечность у тебя будет болеть за меня сердце. Готова?

Эна кивнула. И тогда губы женщины-лисы дрогнули в едва уловимой улыбке. Она протянула к Эне тонкие ручки, приглашая присесть рядом.

Глава 32

— Невероятно! — восклицала Эна всякий раз, как гостья делала даже самую малюсенькую паузу. Хотя, вероятно, все было чистой правдой — может, только неполной, без будничных подробностей жизни предков Эны. С каждым словом рассказчицы сердце билось все чаще и чаще, но скорее всего оно так и останется на месте в груди, пусть и напоенное нечеловеческой болью.

Лориэль, а так звали гостью, презрев наказ семьи, влюбилась в смертного, да настолько лишилась головы, что решилась родить от него ребенка, которого

не могла принести домой — и будет так, что человеческая природа не позволит ему дышать воздухом холмов слишком долго, а материнская часть не даст чувствовать себя свободным в мире людей — ее, а у них родилась дочь, будет вечно тянуть в лес, к озерам и холмам — и она умрет от тоски, коль покинет родной край матери. Коннор, а так звали отца, забрал дочь домой и признался во всем сестре. Та обещала растить племянницу, как свою, а соседям они скажут, что девочку подкинули. На том и порешили, но сдержать слово наперекор желанию матери оказалось не так-то просто. Лориэль являлась к сестре Коннора ночь за ночью, лишая бедняжку сна, и днем все валилось у хозяйки из рук, картошка не родилась, корова пала... Спастись можно было лишь одним — исполнить то, что требовала мать — убить ребенка. Только не так это легко оказалось сунуть в рот младенцу раскаленную кочергу. Три раза сестра Коннора раскаливала кочергу докрасна и столько же раз роняла, не донеся до колыбели. И вот, когда Коннор спал без задних ног, умаявшись после тяжкой работы в поле, сестра взяла спящую малышку из колыбельки и отнесла в лес. Там, наплакавшись от души, она распеленала кроху, чтобы ночной холод и дождь скорее убили невинное дитя. Она ушла, и на смену ей пришла Лориэль. Вместе с дождем она плакала над дочерью и материнский вой перекрывал истошный плач ребенка. К утру изможденная малышка уснула, и Лориэль, бросив на дочь последний взгляд и так ни разу и не прикоснувшись к ней, ушла. Но девочке суждено было проснуться от вечного сна. Отец сумел вытрясти из ревущей сестры, куда она дела ребенка. Он отыскал дочь и, привязав корзину с крошкой к седлу, поскакал в город к врачу. Тот покачал головой — бедняжка слишком мала и хила для своего возраста (он же не знал, что она в несколько раз крупнее любого рожденного фейри ребенка) и не сумеет побороть простуду. Но Коннор не сдался. Он согревал малышку на груди, а жена доктора в ту же ночь отыскала кормилицу. Дочка поправилась, но оставалась хилой, и ни он, ни сестра, ни кормилица, которая ходила за ней и собственной дочерью, не могли найти причину слабого здоровья. Коннор каждую ночь обходил дом дозором, но не встречал больше Лориэль. Однако вскоре к нему повадилась лисица, но удивительное дело — она не таскала ни кур, ни кроликов. Девочка, которую назвали к тому времени Мэгги, окрепла и отличалась от своей молочной сестры лишь ростом, но и тогда уже стало ясно, что из нее вырастет настоящая красавица.

Летели годы. Сестра вышла замуж за соседа и ушла от них, а Коннор женился на кормилице, которая родила ему еще одну дочь. Мэгги подрастала и маленький рост перестал так уж сильно бросаться в глаза. Его затмевала красота. И в деревне начали перешептываться, что ребенка в дом Коннора подбросили фейри. Никто из парней потому и не думал просить руки красавицы. Только Деклан, без памяти влюбившись в рыжую Мэгги, презрел предостережения семьи и соседей. Он не верил, что в его невесте течет кровь маленького народца, хотя волынщик знал о нем не понаслышке — он видел скрипачей в старом форте и потому искал встречи с лепреконом. Лишенный возмущенными родственниками всех средств для создания семьи, он обратился за помощью к маленькому сапожнику. Потерпев неудачу в его поимке, пришлось упросить бородача одолжить на кольцо и новый дом. Отец Мэгги отдал зятю половину земли и со страхом следил за брошенной Декланом шляпой — ту не унесло ветром и она спокойно пролежала на месте до утра. Фейри дали согласие на постройку дома. Деклан почти позабыл волынку, он строил дом, помогал тестю в поле, не думая пока про возвращение долга. Время шло, но дитем они так и не обзавелись. Зато их дом всегда был полон молодежью, желающей потанцевать —танцы и песни — это то, что Мэгги любила больше всего на свете. Потому странствующий учитель танцев пришел именно к ним в дом. Коннор просил жену быть осторожной с танцами, ведь она наконец-то ждала ребенка, но Мэгги говорила, что ничего не произойдет. Ничего и не происходило.

Через месяц учитель танцев засобирался в другую деревню, но согласился остаться на праздник, устроенный в честь отплытия в Америку одной недавно обвенчавшейся пары. Мэгги, которая нигде не была дальше деревни, упросила мужа в числе остальных друзей отправиться в Нью-Росс посмотреть на корабли. Он снова просил ее не ехать — округлившийся живот уже был заметен невооруженным взглядом. Но Мэгги все равно взобралась на телегу и никогда не вернулась назад.

— Удивительно, как долго она сумела прожить вдали от нас, — покачала головой Лориэль. — Удивительно...

Она поднялась, и Эна испугалась, что рассказ окончен, и гостья не скажет ничего о пленении Деклана.

— Его история неинтересна, — обернулась к ней с застывшей улыбкой женщина-лиса. — Моя тоже. Я покинула дом, чтобы быть рядом с дочерью. Моя сила помогала ей расти и ничем не отличаться от обычных людей. Только с красотой я ничего не могла поделать... — сейчас она улыбнулась более живо. — Но мы ведь должны приносить в мир людей хотя бы немного красоты, ведь так?

Эна в смущении пожала плечами и отвела глаза. Фейри не лепрекон, не исчезнет.

— Деклан не верил, что моя дочь не вернется. Не верил долгие годы... Он забросил дом, спал в порту Нью-Росса, если не находилось сердобольных людей, чтобы приютить волынщика на ночь. Коннор послал за ним, когда выходила замуж его младшая дочь. Деклан отыграл на танцах, вскочил на одну из лошадей тестя и ускакал. Через несколько дней лошадь вернулась в деревню с мертвым наездником, нога которого застряла в седле. Беднягу хоронили всей деревней, не зная, что в его одеждах им подсунули соломенное чучело. Королева помнила, как хорошо Деклан играл в форте, и решила спасти музыканта, но своеобразно, как ты могла понять — он был пьян после свадебного пира, но не думай, что упал с лошади. Нет, в седле он держался, как надо. Он поверил королеве, что единожды сыграв на ее пиру, он оплатит долг лепрекону. Возможно, она и сдержала бы слово... Хотя сомневаюсь. Деклан позабыл, что нельзя не только есть, но и пить со стола фейри, иначе ты останешься с ними... Я не успела напомнить ему, но зато разыскала лепрекона, и тот назначил срок, чтобы вернуть кольцо в обмен на свободу. Срок этот истекает одиннадцатого ноября. Я была уверена, что моя Мэгги вернется, что тоска по дому приведет ее обратно на остров... Но нет, не вышло... Пришлось ждать больше ста лет, чтобы кольцо вернулось. Но, увы, оно не в руках старого лепрекона. Я снова не успела предупредить...

Лориэль поднялась, расправила на ногах платье и начала медленно спускаться в сад, но когда Эна сделала за ней первый шаг, женщина-лиса оказалась уже подле Дилана. Она склонилась над ним и опустила на лоб спящего свою маленькую ладонь.

— Целовать его не обязательно, — улыбнулась она подбежавшей Эне. — Это только по желанию.

Эна гордо вскинула голову, и Лориэль пришлось задрать свою.

— Приложи указательные пальцы к его вискам, и он тут же проснется.

— Постойте! — вскричала Эна, когда ей показалось, что за спиной таинственной гостьи взметнулся лисий хвост. — Скажите, кто же стал жить в доме Деклана?

— Ты хочешь спросить, брат ли тебе Дилан? Нет, не брат. Брат Деклана женился на приемной дочери Коннора и поселился в опустевшем доме Деклана.

Эна опустила глаза.

— Ты ведь еще хочешь что-то спросить? — почти теплым голосом обратилась к ней фейри.

Но Эна молчала. Тогда гостья сама подошла к ней и коснулась маленькой рукой дрожащего кулака.

— За брата не тревожься. Он был здесь, покуда им нужна была ты. Джеймс вернул вас с матерью на Изумрудный остров. Теперь он уйдет вместе с бабкой Дилана, а та покинет тело кошки совсем скоро. Только окончательно убедится, что сын ее здоров. Так что не все так плохо, как может показаться, верно?

Сердце Эны продолжало выдавать барабанную дробь.

— Ты можешь уехать, — сказала совсем тихо гостья. — Но с тяжелым сердцем. Твое место здесь. Рядом с нами. Ты никогда не будешь счастлива где-либо еще. И никто, в ком есть хоть капля ирландской крови. И уж тем более не тот, в ком течет кровь фейри. Теперь я буду охранять тебя с матерью, моих внучек. Прощай. Вряд ли ты увидишь меня еще раз в этом обличье — все сказано, но лисицей я буду часто выходить к тебе из норы.

Она убрала руку и через мгновение оказалась от Эны уже шагах в десяти, но та все равно простерла к ней руки, но фейри только повела плечами, тряхнула волосами и, завертевшись на месте, опустилась на траву уже в образе лисицы. Только глаза остались незвериными, но хвост быстро замел за хозяйкой все следы на траве. Эна простояла с минуту в оцепенении и бросилась к Дилану. Яйца в карманах мешали присесть, но только Эна сунула руку в карман, чтобы достать первое яйцо, как услышала за спиной тихий голос:

— Погоди его будить!

Она резко обернулась и, не отдавая себе отчета в том, что делает, запустила яйцом в улыбающуюся физиономию лепрекона. Удар опрокинул беднягу навзничь, и кроссовки замельтешили в воздухе, пытаясь вернуть хозяина в вертикальное положение, но Эна наступила ногой на грудь маленькому сапожника, и тот перестал улыбаться.

— Если ты раздавишь меня, — прохрипел лепрекон, — то никогда не узнаешь, как вернуть брату свободу.

Эна с презрением взглянула на поверженного лгуна и рассмеялась, а потом зло процедила сквозь зубы: